Уходят последние, что были первыми.

Причал прощания.

"Всему свой час" - так, непрямой цитатой из Екклесиаста называется последняя картина петербургских документалистов Михаила Литвякова и Ирины Калининой о Викторе Астафьеве. Сюжет прост и сложен - корабль плывет по Енисею, Астафьев, вспоминая, плывет сквозь всю свою жизнь.

Фильм-путешествие был снят два года назад, но Литвяков, не успев его смонтировать, попал в автокатастрофу, долго болел, работа была завершена только к нынешнему ноябрю. И вышло так, что в это время писатель подплыл к своему последнему берегу.

...Картину показали по РТР вечером того дня, когда умер Астафьев. Литвяков улетел в Красноярск, на похороны, Калинина, жена и соавтор всех его картин, осталась в Петербурге. Она вспоминала то, что осталось за кадром и вошло в кадр.

- Первую картину о Викторе Петровиче Миша снял еще в 83-м году. Судьба ее была сложной. Сначала два года лежал сценарий, потом год не выпускали уже готовую картину. Вс , по мнению властей, было в ней не так - и сам Астафьев, и текст Екклесиаста, который он читал в кадре, и снятый материал... Еще были живы тетки Виктора Петровича - о них речь в "Последнем поклоне" и в "Оде русскому огороду". Миша всех собрал: сидя за столом, они пели песню - пели замечательно, и была панорама по их дивным лицам...

Но нам сказали: почему в кадре так много железных зубов? Надо вырезать крупные планы!.. Почему так много мрачного, тяжелого? Нужно высветлять. Пришлось вырезать, вставлять что-то, чтобы фильм приняли.

Позже, через десять лет, Миша снял еще один тридцатиминутный фильм "С Астафьевым за Царь-рыбой". Их забросили вертолетом в глубь Сибири, и там Астафьев ловил рыбу (рыбак он был страстный) и попутно размышлял - шел 1994 год, Солженицын только вернулся, вышло его знаменитое "Как нам обустроить Россию",

Астафьев прямых вопросов о судьбах России не любил. Его жена тогда очень болела, и он в кадре Мише сказал: "Мне бы бабу мою поднять и сохранить, а ты меня спрашиваешь, как нам Россию обустроить..." Но думал-то он, конечно, об этом всегда, всю жизнь.

...Отношения наши сложились не сразу. Виктор Петрович мог быть и резким. Однажды снимаем в библиотеке, в Овсянке. Астафьев говорит замечательно, точно, образно. Миша взглядом спрашивает оператора: работает камера, вс в норме? Тот ему тоже глазами отвечает: вс в порядке. А Миша чувствует: что-то не то в звуке камеры. Оказалось, кусочек этикетки попал в коробку с пленкой, и вс - в брак. Миша подходит к Виктору Петровичу: такая незадача, надо бы вс повторить. А Виктор Петрович в ответ: "Я не попугай! И ничего повторять не буду!" Единственное что удалось - еще минут на двадцать продлить встречу с читателями.

Жизнь Астафьева - трагическая. Мать рано погибла. В конце 30-х годов с отцом оказался в Игарке. Отец болел, часто попадал в больницу, и старшему сыну приходилось беспризорничать - мачехе, которая оставалась с младшим, было не под силу прокормить обоих.

На войне был ранен трижды. Возвращение с фронта было мучительным: с беременной женой их заперли в вагоне эшелона, вместе с кучей других фронтовиков.

"А после войны, - однажды обмолвился он, - мне жилось так тяжело и так голодно, что я жалел иногда, что меня не убили". Младшая дочь умерла младенцем. Астафьев считал потому, что они не могли купить молока. Рану эту и вину нес через всю жизнь. А потом страшная потеря второй дочери. Вернулась с юга, легла отдохнуть и не проснулась. Остались дети - мальчик девяти и девочка пяти лет.

Виктор Петрович вез гроб из Вологды в Овсянку, родное село, через Ленинград. Мы приехали в аэропорт, чтобы провести несколько часов с ним и с маленькой Полей, которая еще ничего не понимала и которую он взял с собой, потому что дома жена лежала без памяти...

Из этой бесконечной драмы выработался его талант. Он создал себя сам. Был он, конечно, сызмала человек особенный. Вспоминая о детстве, рассказывал: "В праздники мне всегда хотелось плакать. Когда в избе собирались петь и плясать, я всегда залезал на полати и плакал, а бабушка говорила: порченый ты у нас, Витька!".

В его родне все талантливые рассказчики - и братья, и племянники... Дед по отцовской линии Павел был обвинен в контрреволюционной деятельности, посажен, потом сослан в Игарку, в спецпереселенческий лагерь со всей своей огромной семьей. Астафьев в годы перестройки потребовал, чтобы ему объяснили, что ж там было в дедовском деле, и получил ответ: обвинение необоснованное.

С отцом отношения долго были сложные, полные обид, боли. В одной из своих книг он вспоминает, как приехал забрать отца к себе. Билеты на самолет достали в последний момент, уже убирали трап, они бежали по полю к самолету. Виктор Петрович бросил вещи, вскочил сам, обернулся и вдруг увидел, что отец без сил ползет по трапу. В этот момент, говорит он, я простил ему вс .

Мне и своему врачу он рассказал замечательную историю. Отец поселился с ним в Вологде, где все писатели были прикреплены к поликлинике. И вот, говорит Астафьев, стою я в очереди в регистратуру, и вдруг мимо меня идет мой папа и, минуя очередь, сразу к окошку. Регистраторша спрашивает: "Вам что, дедушка?" Он говорит: "Я отец великого русского писателя Виктора Астафьева, мне надо талончик к глазному!" "Что мне, - говорил Виктор Петрович, - оставалось делать? Я поворачивался и уходил".

Жена - человек особой важности в жизни Виктора Петровича. В фильме мы попросили его рассказать, как он познакомился с Марией Семеновной.

- Идут строем девки, она сзади всех, маленькая, и сапоги у нее пятками вперед - на ее 33-й размер ей 39-й выдавали, она в сапоги-то набьет тряпья, а они вс равно перевернутся. И я ребятам говорю: вот баба малахольная. Моя будет!

А она рассказывала: из библиотеки, где она до войны работала, ей в часть присылали книги...

- И вот я ему говорю: мы книги получили! А он: а я библиотечный! А я: так приходи и смотри... Так что на идейной-то почве у нас началось...

А конец этой съемки-рассказа был такой. В своем саду в Овсянке Астафьев посадил кедр, калину, рябину. И - подсолнухи.

Жена ему говорит:

- Витя, срежь мне несколько подсолнухов!

И вдруг он изменился в лице, все добродушие пропало:

- Маня! Они ж только что расцвели, а ты уже тут!

Но сразу вспомнил, что у нее скоро день рождения, и пошутил:

- Мань, так, может, если я срежу, и подарок будет заодно?..

Стал подсчитывать, сколько лет они вместе. Оказалось, 60 или даже больше. Скоро, говорит, таких из Союза писателей начнут выгонять.

...Когда мы снимали первый фильм, Виктор Петрович был еще молодой, а съемочная группа, как известно, люди веселые. Вечером застолье, бутылка. Марии Семеновне это не нравилось. Однажды она резала что-то на кухне и вдруг сказала: "Михаил Сергеевич, у вас фильм, а у нас жизнь..." И Миша понял: надо быть осторожнее, поберечь их... Им тогда уже сравнялось по 60, а надо было поднимать внучку и внука.

В Овсянку, родное село, в сорока километрах от Красноярска, в теснине Енисея, всегда стремился вернуться, и вернулся в середине 80-х. Там мы и начали снимать последний фильм. Потом три дня плыли вниз по Енисею до Игарки. Той степени доверия, которая возникла в этом фильме, никогда раньше не было. В Викторе Петровиче жила потребность в воспоминаниях - и в слушателях. И ощущение, что больше не будет сил, чтоб повторить эту поездку.

...Году в 96-м он пришел к нам, на Фонтанку. И замечательно рассказывал о своем брате. Брат был сплавщик. Когда ему выписывали новый паспорт, девчонка-паспортистка сделала его на год моложе. А сил работать у него уже не было. Скользкие бревна, вода ледяная: "Раньше я баб вылавливал багром, а теперь меня бабы вылавливают"... Астафьев, как ни любил обращаться к местному начальству, добился, чтобы восстановили верный год рождения. Но прожил брат недолго.

- И вот я пришел к нему, когда он умер, и вижу: ничего в избе нет, совсем ничего, пустота, голизна - жизнь пришла ниоткуда и ушла в никуда, без следов...

Но собственная жизнь Виктора Петровича - иная. Он оставил в своих книгах родню и современников. А в Овсянке построил библиотеку и храм. Над старым кладбищем - на том месте, где когда-то был астафьевский надел земли.

МАРИНА ТОКАРЕВА.

  00:04 06.12