Мавр сделал свое дело.

Алена Карась.

Кинорежиссер Александр Зельдович поставил "Отелло" в Центре Мейерхольда.

СНАЧАЛА Александр Зельдович хотел, чтобы "Отелло" переписал Владимир Сорокин. Вместе они уже сочинили когда-то фильм "Москва" - образец массового концептуализма. Правда, там сценарий Сорокина был абсолютно оригинальным.

В случае же с "Отелло" всего-то и нужно было выделить две пары, четырех персонажей - Отелло и Дездемону, Яго и Эмилию - и соорудить из их диалогов, из их истекающих страстями слов нечто концептуально-безличное, в центре чего стояла бы идея "ревности и ненависти к мировому истеблишменту". Но Сорокин написать переделку не успел: стал писать либретто для Леонида Десятникова и Большого театра. Зельдович попытался справиться самостоятельно.

Вторым - после Сорокина - его козырным ходом должно было стать приглашение Григория Сиятвинды на роль Отелло. "Первый мавр в истории русского театра" должен был сыграть первого мавра мировой драматургии. Его маленькое, спортивное, верткое тело было бы неплохим содержимым для огромной души шекспировского мавра. Но для Отелло, каким его сочинил Зельдович, и такого маленького тела многовато. Мелкий мошенник, он беззастенчиво хватает все что ни попадя - дочку венецианского дожа, попутно - жену Яго Эмилию, подгребая под себя власть на земле и на море. Не величественный тиран, не чистый душой вождь, а жалкий карьерист Отелло-Сиятвинды еще пытается удерживаться в рамках подобающего ему величия, но когда приходит час испытания, он возвращает себе свою главную маску: черные бандитские очки, блатное тремоло обнаглевших гласных, пальцы в растопырку. Такого Отелло мог бы легко сыграть Максим Суханов. Но Зельдовичу был нужен именно маленький и черный. Чтобы рассказать свою историю ревности - "белого к черному, неудачника к карьеристу, неустойчивости к стабильности и к мировому истеблишменту".

Маленькие, жалкие и черные завоевывают мир, а тонко чувствующие, умные белые томятся неудачниками. Яго в спектакле Зельдовича играет Александр Ануров - блестящий комик театра Анатолия Васильева, его резонер и ритор, освоивший в совершенстве искусство диалога - единственная ясно сыгранная партия этого нестройного хора. Он читает-распевает ноты своей интриги с совершенством умного комика, каким является по своей сущности. Комик, обремененный знанием, не простак, а умник - едва ли не новое амплуа, рожденное в недрах васильевского высоколобого театра. Здесь эти его качества весьма пригодились.

Ануров-Яго - само воплощение интриги-страсти, где осмыслен и превращен в жест каждый поворот коварной мысли. Это настоящий театральный стиль, взращенный в стенах "Школы драматического искусства" Васильева. Но здесь - у Зельдовича - он повисает какой-то бессмысленной, хоть и величественной виньеткой. Ведь все остальные играют как придется.

Елена Морозова, претендующая на статус самой экзотической звезды русского театра, - самая невнятная субстанция претенциозного опуса Зельдовича. Ее Дездемона - отмороженная дура и секси - вполне в духе всего сочинения, но определить другие нюансы ее игры невозможно. Очень плохо слышно.

Григорий Сиятвинда, как и было сказано, пытается "сохранить лицо": игра его бессмысленна, но патетична. Подражая своему сатириконовскому боссу Константину Райкину, он оживленно жестикулирует и громко выкрикивает слова. Но на этом вся его принадлежность к африканской крови заканчивается. Будь он в руках великого реформатора театра Ежи Гротовского, он, возможно, вспомнил бы о своих корнях как-то иначе, но в концептуально-аналитической версии "Отелло" ему приходится симулировать страсть, играя подонка. Задача невнятная, но артист - человек подневольный - должен исполнять. И он исполняет, с завистью глядя на видеоизображение своего собрата - огромного черного атлета, который и в самом деле подобен мавру из шекспировской пьесы: покоряющий воображение юных дев, демонстрирующий свою неутомимую мужскую силу и энергию, он нависает над пространством сцены неведомым и прекрасным божеством.

Вторым соавтором проекта "Отелло" является мультижанровое объединение "АЕС" (Татьяна Арзамасова, Лев Евзович, Евгений Святский). От их концепта остается смутное чувство постоянной тьмы, медицинских бинтов и огромных видеопроекций с бегущим атлетом.

Общее впечатление от зрелища вполне соответствует примитивности всего замысла: утомительное и злобное пощипывание шекспировского текста, который неожиданно прорывается своей чувственностью, искренностью и страстью.

  00:04 17.02