История, которая не вошла в книгу года.

Маэстро Геннадий Рождественский получил писательскую награду на сцене театра, из которого он три месяца назад ушел. Предполагал ли маэстро, что выйдет в таком качестве на подмостки Большого?

"ГОВОРИТЬ о музыке - это примерно то же самое, что танцевать об архитектуре". Такую фразу приписывают легендарному американскому джазмену Телониусу Монку. Но Геннадий Николаевич Рождественский известен во всем мире тем, что он не просто дирижер с уникальной репутацией, дирижер, каких сейчас уже не выпускают консерватории и конкурсы, - он еще и ДИРИЖЕР ГОВОРЯЩИЙ. Причем его вступительные слова к концертам (с равным блеском и парадоксальностью звучащие из уст маэстро - что по-русски, что по-английски) уже были как-то собраны в книгу "Преамбулы", ставшую ныне супер-редкостью даже у знатоков. Другие знатоки - уже в строгих рамках той загадочной, темной профессии, которой Рождественский владеет до самых потайных тонкостей и которую он считает вымирающей в наше время - зачитывают до дыр его книгу "Дирижерская аппликатура", пытаясь найти в ней готовые рецепты "приручения", "выездки" и "дрессировки" такого сложнейшего живого механизма, каким является симфонический оркестр. Даже знаменитый коллега Рождественского Евгений Светланов рассказал, что решающим для него в выборе именно дирижерской профессии стала короткая фраза "ты с этим родился" - так "Геня" сказал Светланову о его дирижерской технике и умении говорить руками о музыке даже больше того, чем музыканты могут прочесть в нотах.

Это, видимо, одна стомиллионная доля того, что Геннадий Рождественский мог бы сказать о музыке и о своих с ней отношениях словами, если бы только взялся писать мемуары. Но фокус-то именно в том, что "Треугольники", вышедшие в издательстве "Слово" - это все, что угодно уважаемому и просвещенному читателю, только НЕ МЕМУАРЫ.

Это могут быть, на чей-то взгляд, эссе, свидетельства очевидца, каталог редкостей, галерея впечатлений от мира искусств, где все переплетено и все линии пересекаются под неожиданными углами. Но "воспоминаниями о былом" это назвать нельзя хотя бы потому, что музыка и ее неожиданные спутники (живопись, изящная словесность, архитектура, история, психология) - постоянный и чрезвычайно находчивый собеседник автора, с которым постоянно идет интереснейший диалог. И этот диалог вовсе не закончен - напротив, он ни на минуту не останавливается. Каждая следующая партитура, которую маэстро играет, каждый следующий город, где проходят его гастроли (не только Лондон или Чикаго, где Рождественский ориентируется во всех смыслах не хуже, чем в Москве, но и заштатные, казалось бы, европейские городки, где тоже живет музыка) непременно добавляет в его копилку нечто такое, что помогает музыку услышать. Треугольник в его самом простом варианте - хотя тут вариантов расшифровки самого понятия "треугольник" не меньше дюжины - это музыка, живопись и литература. То есть невидимая нить, связывающая в особую фигуру то, что слышно уху музыканта - и то, что видно глазу коллекционера, переводчика, исследователя, любопытного и ненасытного до новизны ученого, этакого "Паганеля" музыки ХХ века.

Это три стороны одной геометрической фигуры (расхожее определение, говорящее о двух сторонах медали, тут не работает: у предмета больше измерений в пространстве и времени), - а этой геометрической фигурой оказывается именно восприятие, понимание и умение читать классическую и современную музыку как захватывающе интересную книгу. Встречи с композиторами, чьи сочинения Рождественский впервые представлял слушателям - а это не только Шнитке и Шостакович, но еще целый веер, спектр характеров, страстей и загадок - поиски и находки затерянных рукописей (андрониковский след!), часы и дни напролет в библиотеках и архивах, собирание картин, документов, писем, открывающих даже в хрестоматийно известных партитурах нечто совершенно неожиданное.

А затем - все это вовсе не ложится мертвым грузом в домашний сундук, а опять-таки предъявляется публике. И становится СЛЫШНО едва ли не в каждой новой программе, играемой под управлением маэстро.

ХОДИТ легенда, и уже десятки лет она ходит по миру, что Рождественский не любит репетировать, что он предпочитает выходить не на сборку партитуры по частям, а на оркестр, который уже играет все сам. Он очень многое доверяет оркестру, но взамен дает музыкантам такие указания при исполнении готового сочинения, какие никто не даст - и это поразительный эффект, как он берет в свои руки даже пусть и сырое сочинение, и оно преображается! Что такое дирижерские руки? Это способ дать музыкантам ощущение комфорта: "Вот, я на вас, ребята, очень рассчитываю, у вас все написано, вы все свои ноты учите, это будут ваши проблемы. Но я вам все покажу. Вы можете не волноваться, что вы пропустите вступление или темп, что будет какой-то дисбаланс, что вы что-то не расслышите". Так работает Геннадий Николаевич - дирижер, который знаменит тем, что НИКОГДА НЕ ПРОМАХИВАЕТСЯ. И в этом смысле интересна история, которая не вошла в книгу, хотя известно, что маэстро планирует поместить ее в одной из следующих глав своего цикла "Треугольники". Ее Геннадий Николаевич рассказал корреспонденту Интернет-издания, и из самой истории будет понятно, почему именно здесь ею так заинтересовались. Уникальный эпизод из жизни артиста, но в общем-то, один из тысяч эпизодов.

ФЕВРАЛЬ1974 года. Главный дирижер Большого симфонического оркестра радио Геннадий Рождественский неожиданно уходит в отставку. Это, а также последовавшие затем события позже в неофициальных кругах получают название "история с 26 еврейскими комиссарами". О том, что же тогда произошло на самом деле, нам согласился поведать сам Геннадий Николаевич Рождественский - уже в должности главного дирижера Большого театра России, на которую он был приглашен в самом конце августа 2000 года. "Я вам скажу, что я, к сожалению, более чем в курсе дела в связи с этой безобразной историей, которая тогда произошла. Но я только не согласен с этой этикеткой "история с 26 еврейскими комиссарами" - по моим подсчетам было 42 комиссара. То есть 42 музыканта, которые играли в оркестре БСО. Дело в том, что в то время, или незадолго до этого, вступил в силу закон, или положение, об эмиграции (по-моему, году в 73-м). То есть эмиграция была легально разрешена при соблюдении известных условий, в частности, внешне эти условия выражались в обязательном клеймении эмигранта. Как художественный руководитель, я должен был в этих акциях принимать участие. Единственное, чем я могу себя как-то успокоить, это то, что на этих мероприятиях я не произнес не единого слова. В семи случаях эмигрантов было семь. И каждый раз устраивалась такая акция клеймения, вынесения им порицания, так сказать, "проклятия", после чего они отбывали по известному маршруту, что, я полагаю, было для них не так уж легко. Короче говоря, после этих семи случаев эмиграции я был приглашен председателем Государственного комитета по телевидению и радиовещанию Сергеем Георгиевичем Лапиным, который совершенно откровенно и искренне (я уверен, что он так и думал) предложил мне каким-то образом прекратить этот процесс. Он сказал следующее: "Вот эмигрировало 7 человек, и нет никакой гарантии, что завтра не уедет еще один, а послезавтра еще три, а потом еще четыре, и мы не можем работать в такой ситуации, находясь под Дамокловым мечом потенциальных эмигрантов. Поэтому, как это ни печально (так он выразился), по-видимому, хирургический метод в данном случае обеспечит нам спокойную работу, то есть, если мы сейчас сразу избавимся от всех потенциальных эмигрантов. Другими словами, от всех лиц еврейской национальности, играющих в оркестре". Мне эта мысль показалась забавной и довольно-таки революционной, я бы сказал. Но я никак не мог себе представить, как это можно организовать технически, о чем я его и спросил: "А как вы себе это представляете технически? Вот я скажу: "Вы еврей, поэтому мы вас и увольняем?". - Да нет, говорит, ну что Вы, это совершенно невозможно, антиконституционно - у нас все нации равны (он очень долго мне все это объяснял), но, говорит, существуют разные способы увольнения. Один путь - это, скажем, дисциплинарный: ну неужели же все музыканты, в том числе и евреи, никогда не опаздывают? Я, говорит, в это не могу поверить. Ну, вот вы наблюдаете за ними (я же не прошу вас это сделать завтра), вот прошла неделя, а вот товарищ еврейской национальности, который сидит, скажем, на пятом пульте, опоздал. Вы нам докладную записочку - такой-то товарищ опоздал.... Ну а потом, говорит, я никак не могу поверить, что все такие уж одинаково высокого качества профессионалы: кто-то деградировал, кто-то в меньшей степени, возраст - то есть, объективные причины... Вы как художественный руководитель в этом разбираетесь лучше, чем я. Это же такой удобный и верный способ: товарищ не справляется со своими обязанностями. Поэтому по профессиональной линии он должен быть уволен, и на его место объявляется конкурс. И так далее, и так далее. Ну, я ему прямо тогда в кабинете сказал, что за осуществление и проведение в жизнь этой акции я не возьмусь. Он как-то мягко к этому отнесся, сказал, что он прекрасно меня понимает, что это не так просто, но что он дает мне время подумать, что не надо сегодня принимать этого решения, так как вопрос этот государственной важности, и так далее. Так мы с ним доброжелательно расстались: каждый - при своем. Я продолжал работать, никого не трогая, естественно. После чего начался очень тонкий такой прессинг, "гидравлический пресс", который они на меня обрушили тихо очень, постепенно так, красиво как-то все было, продуманно. В один прекрасный момент в моей квартире на Каретном ряду утречком раздался звонок. Я открыл. Стоял майор внутренней службы в форме, с папочкой такой. "Курьером председателя Государственного комитета" он представился. И он вручил мне пакет с грифом от председателя Государственного комитета по радио и телевидению. Попросил расписаться в получении. Ну я расписался и получил. Он щелкнул каблуками, отдал честь и удалился. Я вскрыл немедленно пакет, там, внутри этого пакета, лежал другой небольшой конверт, к которому была скрепочкой прикреплена записка: "Из почты председателя". И ниже рукой Сергея Георгиевича было написано: "Геннадию Николаевичу Рождественскому для ознакомления. Сергей Лапин". Я вскрыл маленький пакет, там оказалось письмо. Очень таким корявым почерком, фиолетовыми чернилами на клетчатом из тетрадки выдранном листке было написано такое кафкианское послание о том, что я... организовал в недрах Государственного комитета по радиовещанию сионистский центр. Естественно, не подписано - письмо анонимное. Ну я, как последний идиот, был страшно этим возмущен, взволнован и т.д. И я, конечно, тут же помчался к председателю и глупо начал говорить ему, что анонимные документы не принимаются во внимание, и так далее. На что он мне очень вежливо и убедительно ответил, что, собственно говоря, он нарушил существующие правила из хорошего отношения ко мне, так как, по идее, он не должен был меня знакомить с анонимным документом, им полученным, а дать ему, как он сказал, "ход по соответствующим каналам". Я, говорит, ведь только и написал: ознакомьтесь, а ведь не имел права. И письмо мне послал вот только из любви и уважения ко мне, чтобы я, мол, просто знал, что происходит на деле. Я не стал оправдываться, потому что хорошо понимал, что в случае заострения этого вопроса я мог очутиться очень далеко от Москвы, даже как просто подозреваемый в организации сионистского центра в недрах Государственного комитета по телевидению и радиовещанию. Он еще мне сказал, что Иосиф Виссарионович Сталин считал, что если из трех анонимных писем одно верно, то все равно все они должны быть одинаково тщательно изучаемы. Я поблагодарил его за эту информацию. На этом мы расстались, а пресс, так сказать, продолжал опускаться. Вот такими способами. Мне было ясно, куда это идет. И так как я прекрасно понимал, что завтра я буду руководителем сионистского центра не только на радио, а вообще по всему Союзу, я написал, что прошу меня освободить от исполняемых обязанностей. По тогдашнему закону на реализацию и выпуск приказа требовалось две недели с момента подачи заявления. Неделя прошла в полном молчании, но через неделю товарищ Лапин мне позвонил. Сказал, что он получил (грустно так сказал) мое заявление, и что очень оно его опечалило и расстроило, и не передумаю ли я. Я сказал, что не хочу его еще больше печалить: не передумаю. Ну что ж, сказал он, ну что ж. А через две недели я уже там не работал. Очень печальная вся эта история. Я вам скажу так: подробностей было очень много самых низких, самых грязных и чудовищных. И я эту беседу расцениваю как некий "ауфтакт" (дирижерский жест, предваряющий вступление нового инструмента или сильную долю) к очень сильному первому удару. Я считаю своей обязанностью сделать достоянием общественности все детали этого позорного дела. И в своей книге я это сделаю".

ИНЕБОЛЬШОЙ "ПОСТСКРИПТУМ" по поводу истории о 1974 годе. Лишившись работы главного дирижера БСО Гостелерадио СССР, Рождественский остался как бы "на мели", поскольку такие должности не даются с ходу даже самым замечательным профессионалам. Но вскоре ему повезло: маэстро был неожиданно приглашен в Камерный музыкальный театр под руководством режиссера Бориса Покровского ставить раннюю оперу Шостаковича "Нос". Его условием было - пригласить классных профессиональных музыкантов из его бывшего оркестра БСО, чтобы они и сыграли труднейшую партитуру, и могли заработать - деньги были отпущены на "Нос" неплохие, выходило на 15 человек необходимых музыкантов примерно по 250 рублей против, вернее, в добавление к их основному заработку: 500 рублям жалования первого скрипача в оркестре советских времен. Предложение более чем заманчивое. И что же? Никто из приглашенных не согласился играть с Рождественским. "Они боятся с тобой играть" - такова была в изложении одного из музыкантов реакция тех самых "42 еврейских комиссаров", ради которых дирижер добровольно отказался от самой высокой из должностей для человека его профессии. Правда, и в карьере Рождественского такая история сыграла свою роль, и эта роль скорее позитивная. Отказ от участия в преследованиях коллег по профессии (о чем стало известно по неофициальным каналам всему миру довольно скоро) необыкновенно повысил рейтинг Рождественского и спрос на дирижера как крупнейшего (и без того) эксперта по музыке ХХ века в России.

Кроме восьмисот иллюстраций, книга еще имеет и аудиоприложения - 6 компакт-дисков, на которых можно услышать все то, о чем рассказывает Рождественский. Видимо, поэтому цена книги рекордная - около 2000 рублей. Кстати, 19 сентября Рождественский вновь предстанет перед своими читателями с дирижерской палочкой в руках в Большом зале московской Консерватории с оркестром Государственной симфонической капеллы России.

Артем ВАРГАФТИК.

  00:04 07.09