Его звали "Овод".

В СОРОК девятом году я только что поступил в училище имени Щукина. Тогда по актерским школам часто ходили ассистенты режиссеров, подбирая среди студентов кандидатов на небольшие роли. И вот меня пригласили участвовать в картине о футболе "Спортивная честь", которую снимал народный артист СССР Владимир Петров, режиссер нашумевших фильмов "Гроза", "Петр Первый", "Ревизор".

Приехал на "Мосфильм" я, естественно, на городском транспорте - студентам не подают машин. Вторым режиссером у Петрова был Николай Владимирович Досталь, который и предложил мне главную роль.

- Нет, - отказываюсь, - могу согласиться только на небольшую, чтобы подработать.

Тогда в театральных училищах считали, что студентам сниматься нельзя, надо сначала выучиться актерскому мастерству. За непослушание гнали из училища.

Досталь меня понял и предложил роль болельщика в эпизоде.

Я согласился и впервые сыграл в кино, даже несколько слов досталось произнести. А моими партнерами оказались будущие известные артисты: Женя Леонов, Нина Гребешкова и знаменитый ныне поэт-песенник Коля Добронравов.

Лицо на афишах.

Первая слава пришла после просмотра в марте 1955 года "Овода" в Доме кино, размещавшегося в здании бывшего знаменитого ресторана "Яр".

Уже кончился фильм, даже притушили свет... Мы стали спускаться по белой мраморной лестнице. Я думал, что все уже разошлись, и вдруг... Я даже рот раскрыл от растерянности: полное фойе людей, никто не расходится, как обычно. Раздались оглушительные аплодисменты. Всюду известные лица - мастера кино, другие знаменитости. Подошел поздравить Александр Николаевич Вертинский, подходили и другие почтенные люди, которых я раньше мечтал увидеть хоть издали одним глазком. Я понял, что это - успех!

Всенародная известность иногда приходит в один день - когда фильм появляется на экранах страны. Мое лицо стало мелькать на афишах и рекламных щитах. И наконец "Овод" пошел в кинотеатрах. Люди писали, что смотрели картину по пятнадцать-двадцать раз.

Запомнилось на всю жизнь одно давнее, смешное и трогательное письмо. Его прислал один нерадивый солдат. У него хромала и военная, и политическая, и физическая подготовка. "Но, просмотрев "Овода", - пишет он, - я счел вас за родного отца. Извините за то, что дальше я вас буду называть отцом... Так вот. Дорогой отец! Разрешите доложить, что после просмотра "Овода" я стал отличником боевой и политической подготовки, примерным солдатом..." Хохотал я до слез, несмотря на искренность и задушевность письма, ведь мы с автором были почти ровесниками, и я не представлял себя в роли отца столь великовозрастного сына.

Любовь.

Ее нельзя было не заметить. На вид лет шестнадцати-семнадцати, с огромной копной коричневых волос, лучезарными карими глазами, четко очерченными, чуть припухлыми губами и замечательной фигурой с тонкой, осиной талией. Она была просто неотразима! Казалось, от нее веет морем и загаром.

- Вы не Джина Лоллобриджида? - не зная, что сказать, спросил ее.

Она улыбнулась и опустила голову.

- Скажите хотя бы, как вас зовут?

- Меня зовут Лионелла.

- Значит, я угадал! Вы итальянка!

- Да нет, я не итальянка, - она рассмеялась, обнажив прекрасные зубы. - Просто мои родители - моряки. Они с мамой часто бывали в Италии и увидели там девочку Лионеллу, которая им очень понравилась. Вот и решили, когда у них родится дочь, назвать ее Лионеллой.

Далее наш разговор прервался, ибо подскочил помреж и просто утащил меня. А я даже не успел попросить эту милую девочку подождать меня до окончания съемок.

Начались репетиции перед камерой. Я не помню, сколько времени прошло. Наконец: "Съемка окончена!" Весь до нитки промокший прошел в раздевалку, насухо вытерся, переоделся в собственное одеяние, а грим решил снять в гостинице. Я торопился! Хотелось поскорее увидеть ее! Выскочил из раздевалки, побежал к тому месту, где оставил ее... Но ее там уже не было.

"Сорок первый".

Чухрай хотел получить меня на этот фильм. Это была его первая самостоятельная работа, картина числилась как внеплановая. Сам Чухрай - никому не известный до этого ассистент режиссера с Киевской киностудии. И все же я пошел к нему. Пошел, потому что мечтал сыграть поручика в "Сорок первом", еще когда учился в Вахтанговской школе.

Чухрай очень смело пошел на изменение сценария. Первоначально в фильме были намечены беспомощные сцены, из-за которых он потерял бы свою трагическую окраску и стал походить на идеологический революционный боевик. Например, сидит Марютка одна, а к ней являются тени умерших по дороге красноармейцев и даже самого комиссара Евсюкова, который говорит ей: "Как ты посмела полюбить белого офицера? Как посмела изменить нашему красному делу?" И грозная тень начинает исчезать, а Марютка продолжает сидеть, размышляя о своем контрреволюционном поступке.

Советское кино было самое целомудренное, иногда на фильм не допускали подростков до шестнадцати лет даже из-за двух-трех эпизодов с изображением любовных поцелуев.

Среди наших фильмов откровением стал "Сорок первый", где мы с героиней сидим голые у костра. Там имелись и другие так называемые эротические сцены - с поцелуями, нежностью, одеждой из лохмотьев, лишь слегка прикрывавшей красивое женское тело. И никому в голову, даже из партийных идеологов, не приходило назвать "Сорок первый" порнографией.

Дар от Бога.

Иногда смотрю свой первый фильм "Овод" и думаю: "Я ли это?" Может быть, в том или ином месте нужно было играть по-иному?.. Нет, всему свое время! Тогда, при том моем юношеском темпераменте, все было верно.

Рукой художника, если его дар от Бога, что-то всегда ведет. Иногда он сам не может объяснить, почему линия прошла так, а не иначе, почему именно эти краски положил на холст.

  00:04 23.07