Человек человеку - звук.

"Полифония мира" на Театральной олимпиаде.

На сцене возвышается нечто вроде Вавилонской башни (вид изнутри). Глинобитные руины, на ярусах застряли когда-то полезные предметы, в проломе наверху выросло японское деревце. Выстроенный Сергеем Бархиным библейский пейзаж постепенно оживает, откуда-то выползают странники с котомками, трубами, скрипками и барабанами. Из самого чрева земли появляется герой-созерцатель, первочеловек Адам, вслушивающийся в звуки мира - в звуки жизни. Его действиями руководит пара то ли клоунов с набеленными физиономиями, то ли шагаловских мудрецов-хасидов, легко взмывающих в воздух и удобно там устраивающихся, свесив ножки. Затем явятся певец Орфей в облике знаменитого скрипача Гидона Кремера, сладкоголосый тенор и балерина в пачке, с балкона зазвучит хор, а со сцены струнный оркестр и духовые инструменты, тувинское горловое пение сольются с армянской зурной, тубой чернокожего виртуоза Джона Сасса и барабанной дробью легендарных Страсбургских ударников. Вс вместе составит "Полифонию мира" - "музыкальную мистерию", придуманную композитором Александром Бакши и режиссером Камой Гинкасом.

Мистерия звука давно занимает Александра Бакши, известного своими интересными опытами в драматическом театре, прежде всего в содружестве с Валерием Фокиным. Занимает не его одного: звук, превращающийся в персонаж, выходящий за пределы чисто музыкального, концертного существования, вообще стал одним из главных героев послевоенного авангарда. Тут и инструментальный театр, и "все есть музыка" Джона Кейджа, и музыкальная космогония Карлхайнца Штокхаузена, и многочисленные опыты скрещивания культур. Не забудем и Федерико Феллини с его "Репетицией оркестра", где музыка представлена как архетип человеческого бытия, социального и метафизического. Отголоски всего этого есть в "Полифонии мира". Вот оркестр превращается в агрессивную массу, упоенно марширующую вслед за диктатором, а вот в финале новая надежда осеняет музыкантов, олицетворяющих собою человечество. Аналогии почти не вредят спектаклю, ибо они легко вписываются в общую мифологическую картину мира, где действуют первичные стихии воды, огня, земли и воздуха и где звучат голоса самых разных культур. В своем комментарии Бакши особенно настаивает на их равноправии, на идее полифонии, противопоставленной традиционному образу гармонии мира, аккорда-согласия, в котором неизбежно тонут отдельные голоса. Свою роль он видит не столько в сочинении, сколько в сочетании уже существующих музыкальных укладов и их носителей в едином времени-пространстве мистерии. "Это не авторский спектакль, а соавторский", - говорит композитор, констатируя смерть режиссерского театра. Но отнести это к спектаклю Гинкаса, наивному и сюрреалистическому, насквозь личностному, никак нельзя, включая сюда и сценографию Бархина, и изумительную работу со светом Глеба Фильштинского.

Впрочем, в музыке Ноев ковчег получился. Опыт театрального композитора помог Бакши акустически примирить разделенные в пространстве элементы (кроме сцены музыканты находятся в разных точках зала). Оказалось, что русский фольклор вполне сочетается с варганом и горловым пением, дудук с колесной лирой и все вместе - с джазовой импровизацией. Музыка, сочиненная Бакши (а она все же есть в спектакле), тоже опирается на легко различимые прототипы, от минимализма до обломков Шнитке. В общем, полифония мира, по всей очевидности, состоялась, и овации зрителей констатировали успех утопической затеи. Если бы не одно "но". Любой из музыкальных слоев, неизбежно представленный в виде "нарезки", на самом деле являет собою целую вселенную, устроенную по собственным законам, самоценную и самодостаточную. И спектакль, вольно или невольно, продемонстрировал конец этой самодостаточности. Полифония мира обернулась трагедией разобщенности.

СВЕТЛАНА САВЕНКО.

  00:04 24.05