"Самарские имена в современной цивилизации".

Путем непроторенным Талантливых режиссеров драмы немного. Оперных - и вовсе единицы.

Одним из крупных режиссеров-постановщиков музыкальной сцены, получивших известность не только в России, был Семен Александрович Штейн. На Волге, в Самаре он, по его собственным словам, "оказался удивительно легко и просто: родился и все! Произошло это в 1928 году..." Мы были знакомы, дружны и даже жили по соседству в одном доме, почти все самарские годы его стремительного творческого становления. В то время я был заведующим литературной частью драматического театра имени Горького, и меня покоряли и даже вдохновляли его прямо-таки пламенная страсть к обновлению репертуара и неустанный поиск забытых или еще не видевших свет рампы оперных сочинений.

Собственно, это и подсказало мне название одной главы для сборника "Куйбышевский оперный" (1981) - "Путем непроторенным", которое охотно в этом материале повторяю. Сам Семен Штейн так писал о возникновении у него тяги к "пути непроторенному": "В Самарском театре оперы и балета многое для меня оказалось тесно связанным с важнейшим в искусстве понятием "впервые". Оставляю в стороне первые, невероятно сильные детские впечатления, замечу, что на моих глазах Э.Каплан и С.Вирсаладзе создали выдающийся спектакль "Аида". О, сколько же с тех пор я видел, слышал и... прочно забыл схожих друг с другм "Аид", но ту давнюю самарскую и первую в моей жизни отчетливо вижу и слышу до сих пор. Не в Москве, а в Самаре я увидел спектакли Большого театра, эвакуированного к нам в начале войны... В Самарском театре уже как режиссер совместно с П.Златогоровым принял участие в первом в стране музыкально-сценическом воплощении комической оперы великого чешского композитора Б.Сметаны "Поцелуй". И впервые в русском советском театре поставил оперы "Таня" Г.Крейтнера, "Укрощение строптивой" В.Шебалина, "Улица дель Корно" К.Молчанова. Между прочим, такое первооткрытие в нашем в сущности вторичном - исполнительском искусстве неизменно обостряет чувство творца, не дающее прорастать и укрепляться ремесленническим навыкам и привычкам. Это не просто своеобразная творческая компенсация за "вторичность", а явление более значительное и сущностное - выработка определенного типа художественного мышления".

...Едва дотянув до седьмого класса, Семен бросил школу и уже не зайцем- безбилетником переступил порог любимого с раннего детства театра. - Неизвестно, как бы сложилась моя жизнь, - вспоминает он, став известным, - если бы не театр, не его люди - режиссер и художественный руководитель Просторов, балетмейстер Данилова, дирижер Славинский, вся атмосфера театра, вошедшая в пору мальчишества. То был действительно счастливый, спасительный поворот судьбы - от опасных уличных компаний и знакомства с милицейской КПЗ. Любознательный, одаренный, стремительно подвижный и высокорослый подросток сначала работает курьером, потом начинает появляться на сцене в массовках и в маленьких ролях в опереточных спектаклях. Театр, огромная любовь к искусству, и драматическому тоже, мечта стать режиссером, и, но вернувшийся-таки домой репрессированный в 1937-м, отец заставили Сему, как все его тогда звали, заочно окончить десятилетку. А когда ленинградский режиссер Э.Каплан, ставя "Аиду", взял его ассистентом, и он успешно выдержал серьезный экзамен, заветная цель стала еще ближе.

В 1948 году Штейн поступает в Государственный институт театрального искусства имени А.В. Луначарского и в 1953-м, поставив в родном театре дипломный спектакль "Чародейка", с отличием оканчивает отделение режиссеров музыкального театра под руководством профессора Л. Баратова и возвращается в свой коллектив. В следующем после "Поцелуя" Б.Сметаны - 1954 году Штейну доверяют постановку лирической оперы К.Крейтнера "Таня", написанную по мотивам необычайно популярной в свое время пьесы А.Арбузова. Анализируя первоисточник и многое из того, что было написано о трактовках и воплощении пьесы в драматических театрах, вынашивая замысел собственного сценического прочтения оперы, Семен Александрович, поддерживаемый музыкальным руководителем постановки, главным дирижером С.Бергольцем, приходит к необходимости принципиального уточнения финала оперы и внесения ряда поправок в либретто и партитуру. Его обращение к композитору оказывается столь серьезным и аргументированным, что Крейтнер сразу откликается телеграммой: "Предолжение финала согласен. Подробности письмом", а само письмо начинается так: "Милый Семен Александрович! С удовольствием и интересом принимаю ваше предложение. Буду работать.

Ваш план по существу не расходится с моим пониманием финала, но более ярок сценически..." В итоге "Самарская" музыкальная редакция оперы идет и в других театрах. Заинтересовывает постановщиков и штейновское решение отдельных эпизодов. К самарской оперной "Тане" успех пришел с первых же представлений. Среди самых внимательных, требовательных зрителей был ведущий артист драматического театра имени Горького, большой знаток и горячий поклонник оперной сцены Георгий Александрович Шебуев. Он-то и выступил с обстоятельной статьей, заканчивавшейся выводом: "За последние пять лет драматический и оперный театры поставили ряд произведений, никогда до этого не шедших в стране. На этом смелом и почетном пути были большие удачи:

"Крепость на Волге", "Персональное дело" в драме, "Поцелуй" в опере. Мы думаем, что "Таня", поставленная так же, что называется, "первым экраном", является серьезной удачей театра...". Искать, находить и ставить... Три года спустя настойчивый поиск привел С.Штейна, дирижера С.Бергольца и главного художника драмы Ю.Бабичева к первой в стране постановке "Укрощение строптивой" В.Шебалина и, кажется, первой русской советской оперы на шекспировский сюжет. Перед началом репетиций в стенгазете театра появилась темпераментная, глубокая, я бы сказал, программная статья режиссера:

"Спектакль меньше всего представляется этаким музейно-бытовым, спокойно погружающим нас в далекое прошлое... Герои оперы необычайно действенны, изобретательны, остроумны в достижении своей цели. Шекспир как бы говорит нам: "Не плывите по течению, не скисайте, не будьте плаксивыми в жизни, боритесь, и вы добьетесь счастья - оно зависит от вас самих"... (Будто о себе и для себя написал!). И спектакль во многом воплотил эти мысли и чувства режиссера. Причем замысел Семена Штейна, как мне тогда показалось, и не только мне одному, наиболее чутко уловил, верно понял и прекрасно воплотил художник Ю.Бабичев, создавший поистине шекспировское, музыкально звучащее оформление. Его впечатляющий зрительный образ удивительно органично соединил в себе яркую, красочную театральность и жизненную, даже житейскую достоверность. Быть может, поэтому тот же Г.Шебуев начинал аналитическую статью не с оркестрового и вокального воплощения партитуры, красивой, искусно написанной и интересно звучащей музыки, а с художественно-постановочного решения спектакля. Ибо оно и в самом деле отличалось тонким чувством и единством стиля "живописной эпохи", необычайной динамичностью мизансцен и законченностью сценической композиции. В 1959 году самостоятельное режиссерское мышление, творческий темперамент и гражданские позиции Штейна нашли новое подтверждение в претворении оперы А.Спадавеккиа "Овод", осуществленном с дирижером С.Бергольцем, художником М.Мурзиным и хормейстером И.Мертенсом. И опять поиск художественно-смысловых акцентов спектакля провоцирует настойчивое, четко сформулированное обращение к композитору, где вновь, как и в "Тане", прежде всего выдвигается проблема финала: "Чем больше я думаю об опере, о ее смысловом и эмоциональном заряде, тем яснее становится, что написанный вами финал несколько ошибочен (точнее, последняя точка финала)... Поймите, Антонио Эммануилович! Вы написали оперу, а мы ее ставим во имя красоты и величия подвига... Что же делаете вы!.. Получается (хотите вы этого или нет), что мы, зрители, начинаем жалеть Монтанелли, сострадать ему - отец потерял сына. Да, мы проливаем слезы, столь "дорогие сердцу слушателя". Но разве можно на этих слезах кончать оперу об Оводе!

Мелодраматизм и величие Овода - вещи несовместимые!.." Композитор охотно принял предложение серьезного сотрудничества, что и дало (при некоторых недочетах) прекрасный художественный результат. "Куйбышевский театр оперы и балета, - заканчивала критический разбор спектакля Н.Смельницкая, - ставил "Овода" с увлечением, горячо, вдохновенно. От этого подлинно творческого коллектива мы вправе многого ожидать в будущем". ("Музыкальная жизнь", N 2, 1960). Уже вскоре, в конце того же года, "будущее" стало настоящим: театр не менее вдохновенно работает над музыкально-сценическим воплощением оперы К.Молчанова "Улица дель Корно", повестовавшей о борьбе итальянских пролетариев с нарождавшимся фашизмом. Критика откликнулась необычайно оперативно: "Подводя итог разговору о новом спектакле, хочется особо подчеркнуть, что главная заслуга театра в данном случае - рождение новой советской оперы, оперы-эксперимента, которая впервые осуществлена на нашей сцене, осуществлена горячо, заинтересованно, публицистично". Здесь все правда. Но правда и то, что спектакль, которому режиссер С.Штейн, дирижер И.Айзикович, художник Ю.Бабичев и исполнители отдали много выдумки, энергии и мастерства, едва дотянул до положительной рецензии о нем. Однако и тогда, и спустя много лет этот решительный неуспех спектакля казался его создателям чем-то невероятным и непонятным. - Мы работали с большим удовольствием, на самом, так сказать, современном уровне, и я никак не могу точно определить, почему спектакль не приняла публика, - говорил заслуженный артист России В.Капишников. И режиссер С.Штейн тоже вспоминал работу над "Корно" только с эмоциями положительными: - В этом спектакле актеры играли, как в никаком другом, без всякой "оперности", постигая особую достоверность, диктуемую своеобразием материала и нашим увлечением итальянским неореализмом. Мне кажется, этот стиль ощутили многие: Дольский, Корнилова, Оробинская, Мартынова... И это тоже правда. И читателям - любителям театрального искусства, которые захотят узнать "всю правду", подробности об этом интереснейшем эпизоде в истории Самарского оперного театра и творческой биографии Семена Штейна, легко это сделать, открыв упомянутый сборник "Куйбышевский оперный". Сейчас же отмечу, что с "Улицы дель Корно" началась многолетняя дружба Семена Штейна с композитором Молчановым. Это он порекомендовал Штейна руководству Пловдивского театра на постановку его оперы "Заря", а софийского - "Зори здесь тихие". В Софии же Штейном будет поставлена опера С.Прокофьева "Обручение в монастыре", премьера которой стала большим событием в музыкальной жизни Болгарии.

Там же, в Софии, Штейн проведет еще и курс занятий с молодыми артистками оперных театров страны и студентами столичной консерватории. С легкой руки К.Молчанова зрители увидят на прославенной сцене Большого театра "Зори здесь тихие", "Бал-маскарад" с художником Н.Бенуа, потом "Сельскую честь", "Паяцы" и "Фауста" в постановке С.Штейна. В начале 60-х Семен Александрович станет главным режиссером молодого Воронежского театра, а несколько лет спустя - Большого оперного театра Белоруссии. Его имя будет появляться на афишах спектаклей других театров страны, в том числе и петербургского Мариинского, где он продолжит начатые у нас поиски. - Самарский театр был для меня не только обычной школой профессионализма, - не раз говорил Штейн. - Это целый кусок жизни, определивший мое существование в этом мире до конца... Это мой второй институт - профессиональный и человеческий... Если я сегодня что-то умею, чему-то научился, то корни этого в Куйбышеве. Любовь к современному автору и произведению, тяга к неизвестному сейчас кажется потребностью, но родилась она на Волге. Вот почему я испытываю к моему родному театру не только чувство величайшей благодарности, но и сыновнюю нежность. Он рвался на Волгу, в Самару, хотел поставить "классику или современность" в театре, "сыном полка" - воспитанником которого был, но увы!.. И все-таки Семен Александрович нашел повод оказаться на своей малой родине, причем дважды. В декабре 1986 года и в январе 88-го он показывает на сцене Самарского дома актера имени М.Лазарева свои спектакли "Альпийская баллада" В.Губаренко и оперу Д.Менотти "Медиум" в исполнении артистов организованного им минского "Клуба любителей оперы". Жизнь Семена Штейна обрывается в Минске в 1993 году. Эпиграф к ней написал сам: "Счастье - это когда утром хочется идти в театр, днем хочется идти домой, а вечером хочется идти в театр (кажется, я тут перефразировал мысль Расула Гамзатова). Одним словом, счастье в созидании, и я мистически, смертельно боюсь утратить ощущение этого счастья". Таким знали и воспринимали коренного волжанина-самарца те, с кем содружествовал заслуженный деятель искусств России и народный артист Белоруссии Семен Александрович Штейн. Неунывающий, деятельный, он всю жизнь стремился идти в искусстве путем непроторенным, неизведанным и никогда не был "человеком при начальстве". Зависимости от власти, пусть даже и "выгодно-приятной", он предпочитал власть таланта.

  00:04 28.08