Что слышу?

Война, опять война!

Это - письмо чеченской женщины. Она написала его своей московской подруге. С их обоюдного согласия публикуем выдержки из письма. По понятным причинам мы изменили имена и некоторые реалии.

Милая Мария Григорьевна!

Я снова мысленно возвращаюсь к нашему вчерашнему телефонному разговору. Все вспоминаю нашу давнюю встречу в московской больничной палате, думаю о длинных ночных исповедях - откровенных, так мне казалось. Разве могу забыть, как вы, едва оправившись после сильнейшего приступа, поили меня с ложечки? Такое не забывается. Не спалось от боли, и, чтобы заглушить ее, не дать разрастись, мы говорили, говорили...

Почему раньше не звонила и решилась вчера? Когда началась война, подумала, что вы не захотите знать меня теперь. Ненавидят нас в России. Ненавидят. И есть за что. А вчера как повеление свыше зашел знакомый по делу, был у него "сотовый", который не прослушивается. Вот и решилась.

Хочу сказать о том, о чем здесь никогда ни с кем не говорю - убьют... Горит лампа керосиновая. Одиннадцать вечера. Кто начал войну? Наверное, одного человека не найдешь. Ясно одно: войну начали политики и военные - небольшая группа, - абсолютно не знавшие, не понимавшие, что творят. Самоуверенности их не было предела. Помните, как в "Белом солнце пустыни" Абдула говорит: "Если тебе чего-то надо, садись на коня, бери винтовку и возьми сам, что хочешь". Дудаев захватил власть в республике, провозгласил себя правителем от Бога, пообещал людям богатую, как в Кувейте, жизнь, но деньги давал только тем, у кого был автомат. Всех, кто был несогласен с порядком, или убивали, или выгоняли.

Когда Дудаев погиб, власть взяли сепаратисты. Порядок, установленный им, вернулся и процветает. И состоит из двух частей: хаоса и варварства. У нас сейчас - пиратские порядки, какие были в Средневековье. А бизнес пиратов известен: бандитизм в соседних районах, сбор дани с тех, кому пираты предоставляют "охрану".

Страх в нашем народе сменился ненавистью ко всему и всем. А ненависть, как известно, несозидательна.

Растет поколение, которое ничего не знает, невежественно в самом страшном значении этого слова. Идет откровенное натравливание наших мальчишек на врага. Этим врагом выступает Россия. Кому, зачем нужна мясорубка, где гибнут и уничтожаются русские и чеченские парни?! За какие такие "идеи ислама" сражаются наши мужчины?

Как историк ответственно заявляю: никогда ислам, настоящий ислам не был воинствующей религией. "Дух отмщения" нужен только тем, кто строит свою власть на крови. Многие наши молодые превращаются в нацистов. Это позор. Страшный позор.

Спросите, как мы живем. Плохо живем, если посмотреть с точки зрения здравого смысла конца XX века. Газ бывает, и можно иногда согреться и сварить обед. Свет бывает, и тогда мы посмотрим телевизор. Если батарейки есть, то можно послушать радио. На этом блага цивилизации заканчиваются. Я работаю, иногда получаю зарплату. Где могу - подрабатываю. Книги для чтения достаю на работе - там библиотека, изредка она пополняется. На одежду трачу самый минимум. С голоду пока не умираем. Мою трехкомнатную квартиру разбомбили. Живем с сыном в однокомнатной. Я - за шкафом и занавеской.

Главная моя печаль, главная забота - Гаджимурат, сынок мой. Двадцать семь ему, и он, как и я, историк. Крепкий, красивый, здоровый. Знает в совершенстве русский, чеченский, персидский, английский. Блестяще освоил историю религий. Эрудирован, но ... не востребован. Активно и осмысленно не хочет служить этой власти. Перебивается случайными заработками, семью создать не может.

Еще совсем недавно такой злобы и неприятия друг друга не было. Иначе откуда бы взялись тысячи смешанных браков. Я тоже могла бы выйти замуж за русского, только не получилось, и жила бы сейчас не в Грозном, а в Питере. Но... не состоялось.

Тогда, десять лет назад, в больнице я еще не могла вам многого рассказать. Мы были едва знакомы. Теперь скажу правду: я вышла замуж не по любви. Селим высмотрел меня, когда было мне всего шестнадцать, а когда исполнилось восемнадцать, украл. Украл по всем правилам, какие бытуют у нас и какие я ненавижу всей душой. Селима тоже ненавидела. Месяц держал он меня после кражи в каком-то доме.. Только старуха - его родственница - приносила еду и питье, выводила "до ветра". Больше я никого не видела. Через месяц он взял меня силой, хотя сопротивлялась, как могла. Тут же на машине отвез в сельсовет. Нас зарегистрировали. Ничего, никакого чувства, даже крошечного, в сердце моем не проснулось к этому человеку. Гаджимурат родился только на девятом году нашего брака. Селим был простым мужиком с семиклассным образованием, работал механизатором в колхозе. Высокий, красивый, но и красота его была мне не нужна. Мои братья после "замужества" вступились за меня и отвоевали мне право учиться. Все силы - физические, душевные - отдала учебе. В жизни тогда для меня было одно: мама, братья, учеба. Никаких "амурных" мыслей, какие обычно посещают молодых девушек, не было. Наверное, потому и училась хорошо. Окончила университет раньше положенного срока, меня оставили при кафедре: вначале лаборантом, потом ассистентом.

Пока работала, определилась с темой, подобрала материал, а в 78-м полгода провела в Ленинграде, где завершила диссертацию. Перелопатила множество документов. Приезжала несколько раз в Москву, в Ленинку. Потихоньку выучила английский - без этого было не обойтись. Руководитель был наш, грозненский, но нужны были советы более компетентного, глубоко мыслящего человека. И он нашелся: Василий Сергеевич Павлов. Профессор Ленинградского университета. Мы встретились с ним на кафедре, в первый же день моего приезда. У меня было к нему письмо грозненского ректора. Его просили помочь, стать соруководителем. Защитилась я в Питере, в апреле 79-го.

Правду говорят писатели: любовь - настоящая, красивая, всеохватывающая - часто приходит внезапно. Как озарение. Именно так со мной и случилось. Я полюбила этого человека с первого взгляда. Он был старше меня на двадцать лет, однорукий - с войны, худой, высокий, в очках. Но нужно было видеть его лицо... Никогда - ни до, ни после - не видела более прекрасного, одухотворенного лица. Для меня никого более милого из мужчин больше никогда не было.

Через месяц после нашего знакомства впервые предложил он прогуляться вдоль Невы. И теперь, через двадцать лет, помню до самой малости тот вечер. Не было ничего, кроме разговоров, взглядов, улыбок. Да и ничего не могло быть, хотя чувствовала: он меня тоже полюбил. Уж не знаю за что: за косы, что были двадцать лет назад в руку толщиной, за стройность - была высокой и худенькой, или за мысли, что высказывала. Но ... полюбил.

А ничего не могло быть не из-за меня. К моменту отъезда в Ленинград я уже развелась с Селимом. Он нашел себе другую женщину. Ничего не могло быть, потому что Василий Сергеевич был женат, у него был уже взрослый сын, но для жены он оставался ребенком: рука-то - одна. Они поженились в ранней молодости. Жена очень помогала ему выжить в этом сложном мире. Оставить ее было бы предательством, а стать предателем Павлов не мог. Мы расстались тогда же - в 79-м. Перед самой вашей и нашей войной случайно узнала, что Василий Сергеевич умер. На работе в 91-м от инфаркта.

Я не политик и не общественный деятель, а только историк. Но мне абсолютно ясно, что за всем, что творится, за каждым вашим и нашим громким делом стоят те, кто сегодня делит власть и деньги. Спросите, как смотрю на то, чтобы нам совсем отделиться друг от друга? Не знаю, насколько это возможно практически. Бежать из России легко, а вот как и где пришвартоваться? Возможности народа, ушедшего в самостоятельное плавание, очень сужаются. Сомневаюсь, что, отделившись от России, сумеем построить свое государство. То, что строится на крови и терроре, в мирных условиях нежизнеспособно. Не о разделении, наверное, надо думать, а о том, как перестать ненавидеть друг друга. Смогли же немцы и русские победить ненависть, а ведь после Великой Отечественной она была очень сильна.

...Аллах Всемогущий! Что слышу? Война, опять война! Кровь! Средневековье.

P.S. Сейчас уже три часа ночи. Включила потихоньку приемник. По какой-то из московских программ передают Бетховена - "Оду к радости". Звучит главная тема: мы вступаем в храм, где все люди станут братьями. Помните шиллеровские слова: "Обнимитесь, миллионы! Слейтесь в радости одной!" Эту поэтическую радость, наверное, надо назвать жизнью. Чарующие звуки разбередили мне душу.

Грозный - Москва.

  00:04 02.10