Фотография должна быть умной.

В МОЕЙ фотографической жизни был единственный случай, когда, после традиционных уверений и стопроцентных гарантий вернуть негатив, его действительно вернули. Более того, на нем не было царапин и дактилоскопических следов. Автором этого замечательного события, разрушающего добрую традицию редакционного фотохамства, был Борис Кауфман. Если бы я писал мемориальную заметку (дай ему Бог прибавить к внезапно обнаруженным 60 годам еще сорок), к списку его человеческих и фотографических достижений можно было бы добавить золотые и серебряные медали на мировых фотографических выставках и отсутствие наград за образование, хотя то, что он окончил знаменитую московскую школу 59 в Староконюшенном,- знак доброго качества.

Это доброе качество сопровождало Бориса всю жизнь. Он насилу вспомнил двух негодяев. Счастливый человек. Умные и образованные люди окружали его со школьной скамьи. Его школьный призыв дал миру академика Сергея Аверинцева, математика Владимира Арнольда, биолога Анатолия Жаботинского, режиссера Алексея Габриловича, критика Андрея Зоркого, блестящего человека, московского политика и моего нежного друга Сережу Купреева... А Боря стал фотографом.

Во времена когда он начинал, это была черная кость журналистики. Да и журналистики как таковой еще не было. Война, которая дала всплеск изобразительного ряда, закончилась. Великие с "лейкой" и автоматом, сохранив феноменальные по силе и трагизму изображения от цензуры (так и не увидевшие свет), снимали достижения послевоенного социализма. Флаги, белые сорочки, просветленные гнетущим оптимизмом лица... Вот и весь психологизм.

Подслеповатый Суслов фотографию не любил. Марочка в газете на одну-две колонки, вот максимум, на что мог рассчитывать репортер. Читатель должен был верить словам, которые лгали, и фотография должна была лгать тоже. На большой карточке много деталей, способных дать возможность поразмыслить.

Публичная фотография - как речь в присутствии, но оставался дом, ванна с красным фонарем - сон, в который не дано вмешаться никому.

Как ни крути, как ни украшай реальную действительность, в результате съемки получается негатив. Эти бесчисленные негативы накапливались и предъявлялись в качестве художественного и гражданского кредо товарищам профессионалам.

В темноте лабораторий отбраковывались для печати образы заказные, которые кормили тело, и печатались для себя и друзей те, что питали душу. Обучал и формировал мастера узкий круг таинственных жрецов лабораторной тьмы. У Кауфмана этот круг был широк и щедр: Альперт, Малышев, Генде-Роте, Озерский, Шустов... АПН, где он работал, ткало цветастый ковер нашей жизни для западного предъявления, и это давало возможность если не глубины, то широты.

Плоское, но обширное панно, где проскакивали сюжеты не для глаза соотечественника.

Кауфман снимал все. Политику, спорт, быт. Черно-белый целлулоид не краснел в его руках тогда и не желтеет теперь.

Образ наглого, малокультурного проныры с фотоаппаратом, столь популярный в кинематографе, разбивался о тихого, несуетливого и обаятельного Борю, исповедывавшего очень простую, но непопулярную истину. "Фотография должна быть умной". А фотограф образованным и культурным человеком, добавили мы от себя. И все потребители (то есть редакторы) должны быть не полными фотографическими кретинами. Не полными. Этого хватает.

Он пришел в "Московские новости" еще с иностранным названием и стал проповедовать там изобразительную культуру. Лишенный профессиональной ревности (при сохраненном творческом тщеславии), Кауфман способствовал созданию там новой визуальной информационной культуры. Вкус - это важная часть профессии редактора, если не вся профессия. Кауфман прививал этот вкус и Ефимову, и Яковлеву, и Третьякову...

Он не совершил прорыв и не создал школу (хотя учил многих). Он не сделал эпохальных открытий в фотоискусстве и фотожурналистике, но он помог нам сделать эти открытия и осуществить прорыв в понимании фотографии как равноценного с текстом жанра...

Это очень немало, Боря, для первых шестидесяти.

ЮРИЙ РОСТ.

  00:04 06.08