Межиров хотел умереть в Грузии.

Шеварднадзе предложил поэту там жить. НОЧЬЮ из Штатов позвонил Александр Петрович Межиров. Говорили свыше часа, как в былые года. Но тогда звонки были с Красноармейской или из Переделкина. Сейчас же он даже не в Нью-Йорке, еще дальше - в тихоокеанском Портленде, где преподает славистам курс "Малоизвестные русские поэты"... С той же неспешной, ветвящейся обстоятельностью Александр Петрович обсуждал литературные и нелитературные дела, расспрашивал о знакомых. Говорил о возможности нашей встречи - весьма гадательной в сложившихся условиях. Вдруг А.П. сообщил, что Евтушенко, вернувшийся из Тбилиси, передал ему предложение Шеварднадзе поселиться в Грузии: "Мол, Межиров, говорил, что хочет в ней умереть... Пусть живет!" А.П. сознался, что несколько дней бредил старыми тбилисскими улицами. В частности, любимой улицей Дзнеладзе (как-то она сейчас называется, но дома, надо думать, на месте. Однажды вечером мы с А.П. прошли ее всю, и он рассказывал их историю и историю живших здесь). "Каждый раз / этот город / я вижу как будто впервые, / Где по улице главной / так неторопливо / идут, / Жестикулируя шибче / и выразительней, / чем глухонемые, / Люди с древними лицами, / вечно, / беспечно / живущие тут".

...Мне кажется, я не делаю дурно, проговариваясь о грузинском предложении. Мне так понятна и тоска русского поэта по Грузии, и неодолимая, видимо, привычка Грузии к русской поэзии! А.П. сообщил, что от предложения, к сожалению, откажется. Нет сил даже до Нью-Йорка добраться. Разговор о немощах... Вдруг Межиров сказал, что у него есть новая, готовая книга, ждущая издателя! Впрочем, в нее вошли некоторые старые стихи. Как это и бывало во всех его книгах. Лично мне трудно принять понимание книги как вечно обновляющегося организма, в котором отдельные вещи могут явить возможность нового прочтения. Но, вероятно, для Межирова есть здесь глубокий смысл. Из руин прошлого воздвигается постройка, необходимая в нуждах наступившего дня. И прошлое не отменяется, но выворачивается и пересоздается. В недавней книге "Поземка" автора не смущает ни разрыв во времени между стихами, ни то, что они явно неравноценны. Дороже всего - заново, на пути поэта к самому себе, формирующаяся цельность.

Многих знакомых стихов мне не хватает. Очевидно, они на время отстранены. Важно присутствие стихотворения "Календарь". Оно о юности и ленинградской блокаде. Стихотворение не совсем неуязвимо. В нем есть и нетрудная игра словами ("Спиртом неразбавленным и салом / Богачев запасливый богат..."), и плещущая энергия неистовой риторики: "...переформировывая душу / Для грядущих маршей и атак". Но явился в нем и высокий дар. Способность удержать в слове черты невиданной, немыслимой трагедии:

Охта деревянная разбита, Растащили Охту на дрова.

Только жизнь, она сильнее быта:

Быта нет, а жизнь еще жива.

Решительно все забывается. Приходят новые поколения - никто не помнит ничего. Но событие нетленно именно потому, что существует это четверостишие. В "Календаре" столько ликования и ужаса, чистой юношеской любви и смертоносных воспоминаний. И - не раз повторенное, неслучайное слово "переформировка", коим определено смешавшееся минувшее и предсказано все будущее...

Нынешние российские сборники стихов принято теперь, как западные книги, орнаментировать отзывами именитых современников. И эта книга, вышедшая в издательстве "Глагол" тиражом в 1000 экземпляров, - не исключение. Здесь существенно только давнишнее мнение истинного поэта Ярослава Смелякова, не могшего знать нынешних стихов Межирова, перипетий будущей судьбы: "Межиров - настоящий поэт. Как у всякого поэта, у него кроме очень удавшихся стихов есть стихи средние, проходные, более того, есть стихи неудачные. Но мне нравятся и неудачные, потому что в каждом из них я вижу поиск, вижу задачу, какую поставил он перед собою. И мне это всегда по меньшей мере интересно, а нередко доставляет истинное наслаждение".

Если верна интонация и подлинно волнение поэтической речи, то нет мелкой темы, да и тема не столь важна. Как торжественны стихи о бильярдном столе!

Был этот стол и плох и мал,

Название одно, Но дух Березина слетал

На старое сукно.

Немногие осведомлены, что Н.И. Березин был одним из великих маркеров. Но "дух Березина слетал" звучит так солидно и возвышенно, что можно предположить: речь идет о фигуре, равной Паскалю или Шуберту, Есенину или Владимиру Соловьеву... Да, и не все ли равно, если в строчки заключен "весь ад" тоски!

Межиров в стихах правдив. И столь откровенная исповедь не оставляет читателей безучастными. Истина, понятно что, субъективна, и даже - множественна. Но дорога лишь искренность этой самой субъективности. И только точность ощущения соединяет прозрение с предвзятостью, почти неизбежной. Лучшего о поэзии не сказано, чем то, что она - "сопряжение далековатых идей". Вот странное стихотворение:

Чуть наклонюсь и варежку сырую

На повороте подниму со льда,

Подумать страшно, как тебя ревную

И как люблю... Должно быть, навсегда... ...Мне подражать легко, мой стих расхожий

Прямолинейный и почти прямой,

И не богат нюансами, и все же, И вопреки всему, он только мой.

Один видный черносотенный критик поэзии заметил об этих стихах Межирова, что нечего, мол, кичиться: не свое, а заимствованное из русской традиции поэт передал неблагодарным ученикам. Так что нет и оснований для благодарности... Да, Межиров многое непринужденно выхватил у великих предшественников, взял и у менее удачливых ровесников, и даже у младших современников. И тем не менее всегда был лириком "со своим, незаемным / Дребезжанием струны".

Биография Межирова - в его стихах, старых и новых. Нет конца "переформировке", жесткому самораскрытию. И потому даже знающие поэта близко (как, например, автор этих заметок) узнают немало дотоле неведомого с каждой новой книгой, с каждым новым межировским циклом. С переменой привычной композиции.

Поздняя действительность породнила Межирова со зрелым, осуществившимся Ходасевичем, собиравшимся в дальнюю дорогу и вымолвившим болезненную правду о том, как ему вдруг стало "жалко немало. Например, муку переезда:

Ты отступишь, в час минувший канув,

- Но люблю, люблю, люблю,

Пыль в диванах, даже тараканов

на кухонном траченом полу.

Стихи эти - вероятно, воспоминания о переезде, отдаленном десятилетиями. Но горечь удесятеряется сознанием, что и на старости лет пришлось переезжать. Да еще и не в Фили - на другой континент. А там наступили новые испытания, пришли и новые стихи. Но осталась боль расставания со старыми вещами (не говоря уже о людях!). И вот нарастает мотив покаяния и даже - самоуничтожения...

Оценивая (и строго) собственное творчество, Межиров предрекал: "Останется одно стихотворенье!" А ведь это - надежда каждого настоящего поэта. Впрочем, не убежден, что в случае Межирова этим самым, нерушимым творением окажется ставшее пресловутым во все помелькавшие эпохи "Коммунисты, вперед!". Иное дело, что и этих, окрыленных строк не приходится стыдиться.

Нет, не все мне нравится в новейших стихах Межирова, но по душе неутомимость и желание решительных перемен.

Мы не прощаемся, не прекращаем разговор с дорогим автором, пребывающим ныне за океаном. Мы не расстаемся, не так легко отпускаем его. Ведь по сути дела поэт находится не столь далеко от нас - лишь на расстоянии звука, этого чуть отдалившегося эха.

МИХАИЛ СИНЕЛЬНИКОВ.

  00:04 16.09