"Вишневый сад" конца тысячелетия.

Мои впечатления о чеховских спектаклях Сызранского драматического театра имеют давнюю историю. Еще в 1983 году довелось видеть поставленные А.Ривманом "Три сестры". Спустя 13 лет, в 1996 году, была "Чайка" в весьма необычном прочтении тогдашнего главного режиссера театра А.Ермолина: спектакль шел под названием "Комедия смерти". И вот - "Вишневый сад", премьерой которого открылся 82-й сезон сызранской драмы.

Нужно ли говорить, что каждая новая встреча театра с популярной классикой связана с преодолением неких стереотипов, бережно оберегаемых от внешних вторжений. Вот и главный режиссер Сызранского театра В.Курочкин выбрал, пожалуй, самый традиционный и лишенный эпатажа постановочный ход, в основе которого - по возможности более точное воспроизведение характерных "меток" эпохи и самого по себе духа чеховских героев.

В этом же ключе - сценография и общий видеоряд спектакля (художник В.Ковалев). Первое, что видят входящие в зал зрители, - суперзанавес, буквально сотканный из множества документальных фотографий, листов с отпечатанным на них полным текстом чеховской пьесы. Декорация представляет собою не обремененные мелкими бытовыми деталями фрагменты фасада и внутреннего интерьера старого усадебного дома. Вишневый сад присутствует в виде аппликации на прозрачном заднике, который "играет" в течение всего спектакля, то появляясь, то исчезая. В финале этот самый задник рухнет, покрыв собою весь планшет сцены. Символика предельно ясна: безвозвратно ушла в небытие прошлая жизнь. Сделано это, впрочем, слишком прямолинейно и назидательно, в расчете на совсем уж неподготовленную и лишенную воображения публику. Кстати, таких "подсказок" и даже "просветительских моментов" в спектакле предостаточно. Это и бело-розовый - под стать цветущему вишневому саду - колорит костюмов героев, и игрушечный макет барского дома на авансцене, который в финале тщетно пытается собрать старый слуга Фирс, а еще пространные монологи-комментарии вставного персонажа - некоего "человека от театра". Напористой скороговоркой, словно опасаясь, что его остановят или перебьют, он сообщает публике массу разнообразных сведений о самой пьесе, о ее авторе и много о чем еще.

В такой же напористой, экзальтированной манере подают свои реплики и персонажи пьесы. Исполнители как будто задались целью во что бы то ни стало перекричать и переиграть друг друга. Излишняя суета и возбуждение, царящие на сцене, не позволяют проклюнуться мягким чеховским интонациям, полутонам и подтекстам. И так уместно звучит в устах одного из действующих лиц реплика: "Давайте помолчим".

Чехов, безусловно, любит своих героев, относится к ним с нежностью, без разоблачительного пафоса, в каждом, несмотря на кучу недостатков и даже пороков, видит нечто хорошее. И если уж идти "от Чехова" или наоборот, "к Чехову", то этот его пистет, мягкую иронию по отношению к героям пьесы стоило сохранить. Но как мало интеллигентности, барственной вальяжности у Гаева - А.Зазыбина. Как не идет этому чеховскому персонажу постоянное ерничество, этакое откровенное шутовство. Играя Гаева, артист как бы продолжает пребывать в скорлупе недавно сыгранного на этой же сцене Сирано.

Напрочь лишен обаяния и "лирической струны" Лопахин Ю.Гамаюнова. Он криклив, излишне прямолинеен и не по-чеховски простоват. Непрерывное и комикование Шарлотты (О.Крохина), Епиходова (Ю.Тершуков) и Симеонова-Пищика (Ю.Адрухович) весьма тяжеловесно и не вызывает адекватной зрительской.

Особенно не повезло на сей раз старику Фирсу (Б.Карлыгин), вообще-то стоящему особняком среди персонажей "Вишневого сада". Его облачили в нелепый, в стиле то ли Людовика ХIV, то ли лорда Болинброка, костюм и даже вложили в уста некие обличительные интонации: именно мечущемуся среди порубленного сада Лопахину, а следовательно, и всей когорте новых хозяев жизни обращена классическая реплика Фирса под занавес спектакля: "Эх ты, недотепа!..".

Справедливости ради нужно отметить, что во второй части спектакля, в особенности поближе к финалу, звуковые децибелы все же начинают спадать и то у одного, то у другого персонажа обнаруживаются по-настоящему искренние интонации. Этому способствует и музыкальное оформление В.Блинова, точно оттеняющее нужное настроение.

Самая большая удача спектакля - Раневская в исполнении Н.Чуркиной. Актриса первой сумела преодолеть роковой "звуковой барьер", ее игра достаточно быстро обрела искренность и подлинную душевную наполненность. Такой Раневской прощаешь и взбалмошность, и эгоистичность, и граничащее с жестокостью равнодушие... Даже сопереживаешь ее "порочной страсти" к далекому парижскому любовнику. В этом спектакле актриса одержала еще одну победу - над собой. Перенеся операцию по поводу сломанной незадолго до выпуска спектакля ноги, она все-таки играла премьеру, которую не пришлось откладывать. Чуть прихрамывая и элегантно опираясь на палку, Раневская Чуркиной легко и свободно перемещалась по сцене, и эти необычные дополнительные "штрихи к портрету" главной героини были столь органичны и естественны, что далеко не все зрители обратили на них внимание. А это - лучший комплимент актрисе.

Премьерный спектакль - как первая распустившаяся почка. Пора буйного цветения сызранского "Вишневого сада", хочется думать, не за горами.

В.ИВАНОВ.

  00:04 08.12