Стоп-кран для безучастного поезда.

"...меня занимали вопросы: как становится человек добрым? Что: такое доброта?

Я хотел утвердить право быть добрым самим деланием добра".

Здесь, в этих словах "человека столетия", австрийского гуманиста Германа Гмайнера - узел всего, о чем пойдет речь.

.

КТО МЫ? Зачем мы? Для большинства из нас эти вопросы за гранью юности теряют значение. Мы в большинстве своем подчиняемся инерции взрослого существования, в котором категория добра - понятие вполне отвлеченное, на тысячи миль отстоящее от наших собственных сиюминутных интересов и надежд. В лучшем случае нам хватает сил сохранять личную порядочность. Об усилиях сверх того, как правило, речи нет. Общество, в котором мы живем, суетно, журналистика -наша профессия - суетна вдвойне. Мы ставим проблемы, поучаем и проповедуем - но кто из нас смог на деле воплотить смысл и пафос собственных проповедей? Одного такого человека я знаю.

Елена Брускова, очеркист сначала "Комсомолки", потом "Советской культуры", своей волей, упорством и готовностью каждый день, не покладая рук работать не для себя, буквально втащила нас, страну безразличных и самовлюбленных взрослых, в уникальный эксперимент ради помощи обездоленным детям этой же страны. Эксперимент этот начался в Австрии полвека назад и сегодня захватил сто тридцать одну страну мира. "Недостаточно не приносить никому неприятностей, -писал Гмайнер. - Недостаточно быть милыми друг к другу. Тот, кто хочет творить добро, должен делать куда больше, чем это делается для собственного удовольствия. И тогда окажется возможным разбудить цепную реакцию добра".

Эта "цепная реакция добра" - строительство SOS-Киндердорф, детских деревень для сирот - началась в России (после Европы, Латинской Америки, Азии и Африки) благодаря Елене Брусковой. "Она не любит телекамер и старается уклоняться от фотокорреспондентов. Она терпеть не может вопросов о себе. Она написала книгу о педагогической модели Германа Гмайнера "Семья без родителей" (все цитаты - из нее) и десятки статей об опыте детской деревни. О том, что там (в подмосковном Томилине и Лаврове под Орлом) происходит, она может говорить без конца.

.

- СОЛНЕЧНАЯ девочка, утром встает, еще глаза не открыла - уже улыбается. (Это про четырехлетнюю Наташу, которую пьяная мать толкнула на газовую плиту, изуродовав ей руку.).

- Мальчик очень интересный, умный. (Это про Костю, которого родители пытались выбросить из окна и у которого не проходит тяжелый шок от испуга.) Ему говорят: сегодня с тобой поедем в Измайлово!

- Я боюсь в Измайлово ехать!

- Почему?

- Мы же жили в Измайлове. Вдруг они меня увидят и отберут?!

У нас есть дети, которые заново учились есть с тарелок и пользоваться ложкой и вилкой. Есть дети, которых привезли к нам в одних трусиках, - больше никакой одежды не было. Есть дети, которые прожили у нас один день и говорят: завтра сделаем праздник! И - нажарили картошки. Девочка в Орле мне рассказала:

- У нас мама Люська и корова Люська. Только корова - лучше.

- Почему?

- Она водку не жрет!

Есть ребенок, который пожил-пожил и начал воровать. Все, что плохо лежало, тащил в дом. Воровал деньги, собирал всех братьев и сестер, накупал им шоколадок, чего-то еще".

Недавно я забирала из "Дома младенца" четырехлетнего малыша. Мать сдала его, написав, что кормить не может - у нее дома еще двое. Ребята его ждали, приготовили подарки. А он, когда их увидел, стал орать, как зарезанный, - испугался: всю жизнь его окружали только маленькие... Пришлось мне выйти с ним из дома и погулять вокруг, чтобы успокоился. С большим трудом заманили его в дом бананом. А когда через три месяца в гости приехал австрийский посол, мальчик взял его за руку и сказал: пойдем, я тебе покажу, где я живу".

В России мало настоящих сирот - и много социального сиротства. Из-за безответственности, предательства, равнодушия взрослых. Родители приносят детей в жертву своему образу жизни. "Гмайнер понимал: "еще не вставший на ноги человек должен иметь родную душу. Должен иметь кого-то, кто сможет его любить таким, как он есть. И прощать. И тогда - только тогда, он станет лучше".

Из четырех "краеугольных камней", которые Гмайнер положил в основание своей модели, три извечны - мать, братья и сестры, дом. А затем - самый прочный - детская деревня. В построенном им мире осиротевшего ребенка растит не воспитатель детдома-интерната, а мать. Он растет не в коллективе, а среди шестерых-семерых братьев и сестер разного возраста. Все живут в одном доме, а дом стоит в деревне, состоящей из таких же двенадцати - шестнадцати домов. "Деревня" -учреждение, но придуманное (и продуманное) мудро, человечно, подробно. Главный стержень здешней жизни - потребность в любви. Гмайнер знал - и в этом был велик, как создатель - что женщины-служащие, которых здесь называют мамами (если их точно выбрать), полюбят чужих, трудных и разных детей. А дети полюбят тех, кто даст им дом, заботу, защиту.

Здесь не лгут: дети знают, что мать - неродная. К ним иногда приходят настоящие родители - "если посещения им разрешены", строго говорит Брускова. Но не было еще ни одного случая, чтобы родители захотели вернуть себе утраченные родительские права.

"МЫ ВСЕ должны уметь приносить жертвы, прежде всего, преодолевать материализм, отравляющий духовное начало, которым мы живы".

Есть ли общество, менее готовое прислушаться к этим истинам, чем наше? При тех огромных деньгах, которые есть у частных лиц в России, нет пока ни одного дома в детской деревне, который был бы построен на отечественные капиталы. А вот швейцарка Моника Штрайзер, влюбленная в русскую литературу и язык, получив наследство, отдала его целиком на строительство деревни под Орлом".

На деревню под Петербургом деньги собирал весь мир - она возводится в год пятидесятилетия "SOS-Киндердорф". Проект стоит два миллиона долларов. Все расходы - от первого кирпича до последней игрушки - берет на себя "SOS-Киндердорф-интернациональ". Условие одно: местные власти бесплатно дают землю и прокладывают инженерные коммуникации. Подготовительный этап - переговоры сначала с правительством Собчака, потом с правительством Яковлева - занял почти четыре (!) года. При Собчаке "заинтересованная сторона" не нашла времени ответить ни на один факс. При Яковлеве "грамотеи" из юридического управления Смольного составляли договор месяцами: то речь в нем шла об "упущенной выгоде" (?), то о десятках тысяч долларов арендной платы. Добиться цивилизованного договора стоило титанических усилий: экспертизы, командировки, десятки согласований. Нам дарили беспрецедентно щедрый подарок - для наших же, питерских, сирот, а мы никак не могли решить, принять ли его. А если принять, то на каких условиях?

Скептицизм и подозрительность сопровождают, к несчастью, чуть не всякое бескорыстное начинание в России. Что это - неготовность общества к добру, равная болезни?

- Но ведь у нас с 1917 года организованная благотворительность под запретом. Сколько раз я слышала: в России все равно ничего не выйдет! Однажды московская журналистка, поговорив с нами, объявила: "Какие вы идеалисты - они ж все равно воровать будут!" - "Кто - они?" -"Ну, мамы ваши"...

Вот бред! Ей в голову не пришло, что невозможно воровать у тех, кого любишь".

О нас, журналистах, разговор особый. На пресс-конференции, посвященной началу строительства детской деревни в Петербурге, я не узнавала своих коллег: ожесточенно и недоверчиво они атаковали организаторов, объясняющих суть модели.

- А почему только мать? - кричала с места одна "специалистка по детству". - Почему вы лишаете детей отца - кто вам дал такое право?!

Она будто не желала понимать: и отца и матери ребенка лишила жизнь - и заботу о нем теперь берет на себя детский дом, только устроенный с максимальной степенью человечности.

Эта открытая безоглядная человечность одних, как видно, раздражает ("Вообще-то это не мой материал, - заявила представительница столичной прессы, приехавшая взять у Брусковой интервью, - я занимаюсь злом""), у других вызывает скуку: "Ну что, опять про бедных деток?" - уныло спросил меня один высокопоставленный питерский чиновник, к которому я пришла, чтобы понять, когда последует "решение вопроса". Похоже, детская деревня - точный прибор, позволяющий измерять моральную температуру общества, безошибочно указывающий на присутствие в его почве "тяжелых металлов" - расчеловечивания, оскудения, безнадежной грубости души.

"НА ТРИДЦАТИГРАДУСНОМ пекле дети танцевали один танец за другим. Темнокожий малыш в черном цилиндре, с огромными грустными глазами читал стихотворение Пушкина. Девочек в пачках сменяли "индейцы". Шел концерт по случаю закладки детской деревни в Пушкине под Петербургом. Дети из детских домов, подбадриваемые педагогами, показывали свое искусство с отчаянной самоотверженностью. А взрослые, собравшиеся на церемонию, - строители, чиновники, местные жители и журналисты, мечтающие о прохладе, устало хлопали. На первый дом детской деревни прибили первую доску. Президент российского комитета "SOS-Киндердорф-интернациональ" Елена Сергеевна Брускова ввернула в табличку шуруп. Деревня под Петербургом будет четвертой - после Армении, Москвы, Орла".

Для Брусковой все началось в конце семидесятых. Оказавшись в Австрии с мужем - дипломатом, она, вместо того чтобы жить светской жизнью, к чему так располагает беззаботно-веселая Вена, стала одной из первых советских женщин-журналисток, аккредитованных за рубежом. Занималась тем же, чем и дома, в "Комсомолке", - социальными проблемами. И так познакомилась с самой масштабной послевоенной акцией в сфере социальной помощи - педагогическим опытом Германа Гмайнера. "Я пришла в этот дом, зная, что мать детского городка - это профессия, а фрау Холубар, хозяйка дома, - служащая, получающая зарплату, имеющая право на выходные, отпуск и оплаченный бюллетень по болезни, что ей, как и всем австрийским служащим, положена пенсия. Я знала, наконец, что гмайнеровская детская деревня - это особая форма детского дома со своим штатом и своими административными структурами. Но даже самые смелые представления о гуманном детском учреждении так не вязались с увиденным и услышанным. С тем, что фрау Холубар зовут "мама" и, как к маме, обращаются на "ты", что маленькому Томасу можно зайти в комнату и забраться на колени. Что Урсула Холубар говорит: "Мои дети" у меня так принято" мои старшие"".

- Я почувствовала себя такой несчастной, - говорит Брускова, вспоминая о тех своих первых впечатлениях. - Это было неописуемо прекрасно: милосердно, ясно, рационально, но почему мы-то, советские, прожили у себя без всего этого?..

Она знала, о чем говорила: тема сиротства была ее темой, не единственной, но одной из главных. Может быть, потому, что во время войны два года - с 41-го по 43-й они с сестрой провели в детском доме.

- Я понимала, что это временно, что мы вернемся в Москву, что мама жива. Но когда я, став взрослой, мыслями возвращалась в прошлое, я ощущала, как должно быть больно детям, которые знают, что такая жизнь не временно - навсегда.

Однако даже рассказать советским читателям о "SOS-Киндердорф" оказалось не так-то легко: в СССР не признавали за капиталистическим миром права быть гуманным. И уж тем более никто не был готов перенимать "враждебный" опыт - зачем? У нас, как известно, существовали "лучшие в мире детские учреждения". Ими считались детские казармы с десятками коек, огромными столовыми, одинаковой одеждой, задерганными воспитателями. У нас главенствовала поэзия так называемого коллективизма - она же диктат безликого большинства. В модели Гмайнера царила апология личности, абсолютное первенство человеческого достоинства. Пять главных педагогических принципов Академии Гмайнера (Я имею право быть собой. Я не одинок. Моя жизнь имеет смысл. Я могу распоряжаться своей жизнью самостоятельно. Я могу чего-то добиться. ) для педагогов советских детских учреждений были так же далеки, как соседние галактики. Чтобы рассказать о Гмайнере иего модели, понадобилась перестройка. "Мы ничего не знаем о себе. Не знаем своих истинных сил и возможностей. Оказалось, "цепная реакция добра" обладает силой открывать в людях источники сверхэнергии. Так произошло и в случае с Брусковой.

- Сначала мне казалось: я кого-нибудь уговорю, - вспоминает она. - Выступала даже в Министерстве образования на коллегии - все им рассказывала. Но не было человека, который бы сказал: я буду это делать. Ни одного. Я поняла, что надо самой.

Мера добра едина для всех времен и народов. И проста: помоги слабому и страдающему. Сделай что можешь, чтобы боли и слез стало меньше в мире. Детские деревни, созданные Гмайнером, потому и перешагнули границы континентов, рас и религий, что в их основе - эта вечная мера.

Крестьянский сын, истовый католик, солдат поневоле, педагог по призванию, Гмайнер твердо стоял на земле, но видел звезды. В нем соединялись высокий идеализм и сознание практика. Рациональное начало он поставил на службу системе, в которой торжествует дух. Подобные люди встречаются нечасто, но именно им дано изменять лицо человеческих сообществ.

Он и в самом деле имел право называться человеком столетия. Не нашего - грядущего. "Я уверен, что будущее человечества зависит от чувства социальной ответственности. Мы собрались - люди всех религий и рас, чтобы от континента к континенту протянуть друг другу руки. Тайна выживания для нас, жителей Земли, перед лицом смертельного оружия, которое придумал наш ум, единственно и только в терпимости".

Механизм работы детских деревень, считал Гмайнер, закладывает основы нового, планетарного мышления. В сборе средств для "SOS-Киндердорф" участвовала сначала вся Австрия, а позже - для "SOS-Киндердорф-интернациональ" - миллионы людей во всем мире. На деньги бедных и богатых строились все новые и новые деревни. Гмайнер и его помощники начинали с того, что просили у людей всего 1 шиллинг в месяц. Полвека спустя на планете, где всегда есть сироты, построено 450 деревень.

.

С ТОГО момента, как Брускова опубликовала в "Известиях" свой первый материал о детских деревнях "Профессия - мама" (из него тогда вс норовили выкинуть подробности о религиозных принципах Гмайнера), утекло много воды. Она смыла и СССР, и советскую цензуру, и многих людей, на помощь которых Елена Сергеевна пыталась поначалу опираться. Никуда не делась только ее решимость - и советские детские учреждения. Брешь помогла пробить Любовь Петровна Кезина, глава Комитета по образованию московского правительства. Она поехала по приглашению австрийской стороны посмотреть детские деревни на родине Гмайнера - и вернулась потрясенная. Так Елена Сергеевна обрела сильную союзницу. "Запустить" простой по сути, но сложный по форме механизм оказалось неимоверно трудно. И если бы не было такого человека, как Брускова, сумевшего проникнуться не только буквой, но и духом гмайнеровской философии деятельного добра, вряд ли SOS был услышан. "Первой российской детской деревней стало подмосковное Томилино, и пятидесятилетие "SOS-Киндердорф" - большой день! - отмечалось в Большом театре, благотворительным (в пользу детских деревень) балетом "Анюта". Со сцены в тот вечер прочли лужковскую телеграмму: "Выражаю Вам, уважаемая Елена Сергеевна, и вашим коллегам искреннюю признательность за подвижнический труд"".

Художественный руководитель Большого Владимир Васильев - друг "Детской деревни". "Друзья" - это уже всемирное сообщество. "Другом детской деревни" стал и Юрий Лужков. С тех пор как московский мэр побывал в Томилине, проблем там убавилось. Теперь уже не австрийцы, а московское правительство содержит детей.

.

САМАЯ сложная, самая тонкая работа - отбор матерей. Их выбирают не для службы - для служения. Почти всегда это бездетные женщины, решившиеся изменить собственную участь. Свое понимание жизненных ценностей они имеют силы превратить в поступок.

Цепь собеседований и тестов из десятков претенденток оставляет единицы, затем начинается специальное обучение. Но главный тест - сама жизнь в детской деревне. Гмайнер считал, что соединяет две половинки, обделенные судьбой: женщин, у которых нет детей, и детей, потерявших мать. Матери знают: условие их жизни здесь - безбрачие. "Деревня" - своего рода монастырь, куда взрослые идут, чтобы трудиться во имя добра. Если "мама" выходит замуж, она покидает свою работу. История, правда, знает случаи, когда вновь обретенный муж делил с женой все проблемы по воспитанию приемных детей, - но таких немного".

- Я теперь знаю, что добро - материально. Вижу, как деревня очищает тех, кто там работает. Люди в этом микромире становятся лучше.

У нас есть мама, которая ждала этой работы пять лет, - она нашла меня после того, как была опубликована моя первая статья. По профессии - геолог. Другая - преподаватель английского, третья - ветеринарный врач... Одна из них мне как-то говорит: странно - у меня дети, это моя жизнь, а мне за это еще и деньги платят.

Работа матери - тяжела. Елена Сергеевна в своей книге приводит отрывки из дневников австрийских матерей. Другие люди, другая страна, но проблемы - типические, и состояния - повторяющиеся. Такие же приходится переживать и в России. "...Мокрые кровати, ужасные поступки и мелкие кражи - каждый день. Их недоверчивые, отсутствующие личики приводят меня в отчаяние. Иногда мне кажется, что они противоречат мне, видя во мне врага. Мой Бог! Сколько терпения понадобится мне!

Что меня спасает - понимание, что детская деревня дает им последний шанс стать порядочными людьми". "...Вечер. Я валюсь с ног и почти боюсь, что кому-то из детей придет в голову еще раз позвать меня. Если я сдамся, дети пропали. Никто их не будет любить. Но кто действительно сможет их полюбить такими, как они есть? Так много в них испорченного. Вс детство. Слушать их переживания - не пожелаешь никому. Действительно ли я верю, что их судьбу можно повернуть к лучшему? Я верю в это хотя бы потому, что я должна и хочу верить".

Женщины, которых отобрала Елена Сергеевна со своими помощниками, не похожи ни в чем, но похожи в главном. Готовностью любить и прощать, терпеть и отказываться от собственных удобств. В детскую деревню не приходят люди, приверженные внешним признакам успеха. Здесь ищут - и обретают - смысл жизни, ее нравственное оправдание.

- У нас самоотверженные матери. Многие всю свою зарплату тратят на детей".

Елена Сергеевна не сентиментальна и почти никогда не плачет - "это у меня от мамы", - но изо дня в день находит силы двигать дело дальше и дальше. Следующая после Петербурга деревня будет построена в Мурманске - деньги на нее собрали норвежцы.

.

ЧТО формирует характер? Что складывает душу? Что делает человека таким, какой он есть, и с годами проявляется все сильнее?

Может быть, пустая комната в коммуналке на 2-й Тверской-Ямской (отец в лагере, мать на фронте), куда девочки возвращаются из детского дома и где Лена становится главой семьи?

Может быть, день, когда в семью, ожидающую отца из пятнадцатилетнего заключения, вместо него приходит телеграмма: "Сергей заболел старой болезнью"?

Или другой день, когда мать приезжает в Москву с фронта с поручением - развезти семьям убитых товарищей их награды и личные вещи - и берет с собой в этот страшный поход старшую дочь?

Или тот миг, когда отец все-таки возвращается, чтобы увидеть их и через два дня умереть?".

Надо быть чем-то большим, чем просто сильным человеком, чтобы после всего этого уверовать в главную гмайнеровскую истину: "Добро воспитывается добром. Любовь - любовью". И не просто уверовать - построить собственную жизнь в соответствии с нею.

- Вот чем ты должна заниматься! - сказал е муж, Владимир Сергеевич Брусков, узнав про "SOS-Киндердорф".

Чудом оставшийся в живых после тяжелейшего ранения, он считал свою жизнь после фронта подарком судьбы - и благодарность судьбе переносил на людей. Незадолго до его смерти они с Еленой Сергеевной вместе ездили в Имст - родину первой гмайнеровской деревни.

- Володя потом говорил, что это была счастливейшая неделя в его жизни, - вспоминает Брускова.

Но что для нашего общества, подумают многие, где миллионы беспризорных детей, четыре деревни, пять деревень?.. Капля в море государственного равнодушия и людского зла.

Капля точит камень, и важно начать и продолжить. Начать и продолжить - это, быть может, самое трудное.

Любовь воспитывается любовью. В Орле набирают детей, в Пушкине возводят стены, под Мурманском расчищают площадку, а под Москвой будет еще одна детская деревня. Я смотрю в лицо женщины, стоящей под палящим солнцем на импровизированной сцене будущей деревни в Детском Селе (и так еще когда-то назывался нынешний Пушкин), и думаю: нет в мире ничего трудного, если то, что делаешь, замешано на любви.

.

КАК-ТО прошлой зимой Брускова поехала в Томилино, где должно было состояться заседание Пленума Российского комитета "SOS-детские деревни". Электричка проскочила платформу, и пока Брускова бежала по вагону к другой двери, поезд тронулся.

Что сделала бы на ее месте обыкновенная женщина? Доехала бы до Малаховки и вернулась, объяснив свое опоздание объективной причиной. Что сделала Брускова? Она дернула стоп-кран и спрыгнула на платформу на глазах у изумленных пассажиров.

- Президент не должен опаздывать, - смеялась она потом, уже в Томилине.

МАРИНА ТОКАРЕВА.

  00:04 15.07