К 850-летию Москвы: Крутые маршруты столичных дворов.

Продолжая нашу постоянную рубрику к "850-летию Москвы", мы предлагаем читателям несколько "московских сюжетов" писателя В. Кардина, который, продолжая традиции своего знаменитого тезки Гиляровского, путешествует по, казалось бы, знакомым нам улицам и переулкам столицы. Ожившая история и люди, ее творившие, скрываются не только за меняющимися названиями улиц, но и за каждым домом и даже окном.

Из цикла "Московские сюжеты".

Главные наши прогулки с собакой - в вечерние часы. Два кольцевых маршрута - один через Варсонофьевский переулок, другой - через Большой Кисельный. Исконные московские переулки, обжитые преимущественно интеллигенцией, спускались к Рождественке, удостоившейся к той поре имени Жданова. С Рождественки мы поворачивали на Кузнецкий и - домой.

С Большим Кисельным меня связывало сентиментальное армейское воспоминание. Здесь в июле 1941 года началась моя солдатская служба. В свеженьком, со склада, обмундировании, впервые натянутых сапогах и сползавших набок пилотках мы прибыли со стадиона "Динамо". В Большом Кисельном нам чуть приоткрыли массивные ворота вполне мирного на вид кирпичного здания. Мы попали в полутемную сводчатую подворотню, где нас ждали вторые глухие металлические двери. Но и они приоткрылись. Мы поднялись по сверкающим чистотой лестницам с цветами на площадках. Комнаты еще меньше напоминали казарму. Великолепное постельное белье. Четыре-пять кроватей, кремовые шторы на окнах.

Не для нашего брата предназначался скромный московский дом в Большом Кисельном, не для бойцов-молокососов. А для кого?

Когда через несколько дней нас выдворили в более соответствующее место - палатки возле стрельбища на подмосковной станции Чкаловская, - кто-то из сообразительных высказал смелое предположение: в дортуарах жили и учились настоящие разведчики. Поживут, поучатся, а потом за тридевять земель с рельс вдруг сходит поезд, таинственно исчезает один политический деятель, в необъяснимой дорожной катастрофе гибнет другой...

Не хочу преувеличивать сообразительность наиболее сметливых из нас, не буду уверять, что именно так формулировались наши туманные предположения. Но кое-какие причины для них имелись. В палатках бок о бок с нами обитали люди постарше со "шпалами", а то и "ромбами" в петлицах, с шитым золотом чекистским мечом на рукаве. Скромно, не выпячиваясь, не предаваясь воспоминаниям, но соблюдая незримую дистанцию.

В конце сороковых годов, прогуливаясь с собакой по Большому Кисельному, я уже не испытывал сердцебиения, которое предполагается при волнующей встрече с местами молодости.

С Варсонофьевским переулком меня вообще ничего не связывало. Разве что бывал там у родителей институтского однокашника - музыкантов, живших в полуподвальной квартире.

То были ухоженные, малолюдные, однако не пустынные переулки. Зимними вечерами дворники соскребали наледь на тротуарах, сгребали снег, высокие сугробы голубели под фонарями.

По закону контраста я должен был бы изобразить эти вечерние переулки погруженными в полумрак, описать слабо освещенный Кузнецкий мост и зловеще высившуюся надо всем, сверкающую десятками недремных окон Лубянку.

Но все обстояло иначе. И переулки, и Рождественка, и Кузнецкий мост хорошо освещались. Действительно горели в ночи окна Лубянки. Но горели они и в кабинетах Миндела. Все центральные ведомства работали допоздна, зачастую до рассвета, приспосабливая свой ритм к суточному распорядку Отца народов. Как примерные его дети. Извечное пристрастие охранок к ночным допросам в этом смысле уравнивало Лубянку с каким-нибудь министерством легкой промышленности или хлебозаготовок.

Московские улицы тех лет не вызывали страха. В отличие от нынешних времен, когда город к вечеру пустеет и сиротливо мерцают одинокие фонари, беспомощно имитируя дневной свет. Яркие пятна неусыпно бодрствующих "комков" не разгоняют тревогу.

Тогда люди больше боялись не улиц, но мест, где жили и работали. Постоянную опасность внушал коллектив со своей неизменной спутницей - склокой. Чтобы испытать страх перед человеком в фуражке с малиновым околышем, надо было с ним, этим человеком, встретиться в его служебном кабинете.

Мне признался старик-шофер, некогда возивший расстрелянного впоследствии маршала, что при виде чекиста едва не теряет сознание. А шофера всего-то навсего несколько суток допрашивали на Лубянке и отпустили подобру-поздорову, назначив водителем к другому маршалу...

Мой пес предпочитал Варсонофьевский переулок Большому Кисельному. Меньше людей, тише, а главное - ближе к дому.

Дома он рвался на прогулку, гуляя - домой. Собачьи настроения не слишком разнятся от человеческих. Но и он с его чутким, настороженным ухом не улавливал выстрелов, гремевших под тротуаром, по которому мы беззаботно прогуливались. Под домами, где жили ничего не ведавшие люди. Вроде родителей моего приятеля, проводивших вечера за роялем.

Я жил на пятом этаже, и парадный подъезд с лифтом выходил на Кузнецкий мост. Но пользоваться этим подъездом не полагалось, опечатанную парадную дверь квартиры держали на замке. Нижние этажи принадлежали подсобному учреждению МИДа - Бюробину. То есть, бюро по обслуживанию иностранцев. (Сейчас оно преобразовано в одно из управлений министерства.) Мы не смели ступить на парадную лестницу во избежание встреч, того страшнее - контактов с чужеземцами. В том, что каждый иностранец - шпион, а любая такая встреча - предательство Родины, сомневаться не приходилось. Нам, офицерам Советской Армии, запрещалось посещать лучшие столичные рестораны - могут появиться иностранцы и быстренько завербовать.

Короче говоря, для верхних этажей, где обитали простые смертные, предназначался черный ход - заплеванная лестница с крутыми маршами, выходом во двор.

Черный ход удлинял мой утренний маршрут, я терял две-три минуты и, наверстывая упущенное, с Кузнецкого на Пушечную проходил сквозным двором, ничем почти не отличавшимся от обычных московских дворов, - строительный хлам, разбитые ящики, обломки унитазов, ржавые тазы, консервные банки, водочные бутылки. Справа одноэтажный неказистый домик с крыльцом из свежевыстроганных досок, забранными решеткой окнами.

Почти ничем. Если не оглядываться на толпившихся возле крыльца людей. Большинство - женщины, среди них преимущественно старые. Они пришли сюда давно, возможно, еще затемно. Иные - и это было заметно - приехали издалека. В урочный час двери на крыльце откроют, и там дадут или не дадут справку об арестованных сыновьях и мужьях.

Каждое утро я торопливо и деловито в шинели с надраенными пуговицами проходил мимо толпившихся подле крыльца людей. Мне было не до них, я выгадывал минуты, боясь опоздать к построению, предшествущему занятиям.

Понимал ли я, что и моя мать в любой день может оказаться в толпе возле крыльца из свежих досок? Конечно, понимал. Конечно, не понимал.

Это парадоксальное сочетание "понимал - не понимал" и определяло жизнь. Если б только мою!.. .

Определяло ее и деление на "они" и "мы". Хотя каждый мог угодить к "ним", хотя едва ли не у каждого родные, близкие среди "них".

Но мои-то близкие там по недоразумению. И если мне суждено угодить туда, это тоже явится досадным недоразумением, несчастным случаем. Автомобиль сбил пешехода. Бывает.

Однако автомобиль движется по дороге, где действуют свои правила. Госбезопасность пребывала вне каких-либо правил, вне доступного рассудку, предпочитая далекие, нехоженные края, безлюдье, тундру и тайгу, а в городах - глубокие подвалы, катакомбы. Катакомбная госбезопасность...

Это сейчас известно: с Лубянки подземный ход (один из ходов) вел в Варсонофьевский переулок, где не стихала круглосуточная потайная жизнь. Если слово "жизнь" применимо в этом случае.

В катакомбной лаборатории составлялись яды, здесь же их испытывали. Материал для проверки экспериментов подземным коридором доставлялся прямо с Лубянки. В подвалах дома номер 3 расстреливали. В центре города-героя, в тихом, ничем не примечательном переулке. Единственное сколько-нибудь заметное учреждение в Варсонофьевском - поликлиника для сотрудников Лубянки.

Случайна ли ее близость с подземной лабораторией и расстрельным залом? Может быть, для специалистов по изготовлению ядов и расстрельщиков создавалась зона повышенного комфорта? Выполнил норму - проверь свое кровяное давление, сделай кардиограмму, сдай анализы.

Недавно заглянул в Варсонофьевский. Ничего не изменилось. Разве что - новая пристройка к поликлинике, стыдливо снявшей вывеску. Нет вывески и на доме номер 3. На многих домах вокруг Большой Лубянки - новых и старых - вывески отсутствуют. И составляют они целый городок, неумолимо росший в сторону Сретенских ворот. Началось сотворение этого государства в государстве, когда пятиэтажку, что принадлежала страховому обществу "Россия", забрало ведомство Дзержинского. Потом к пяти этажам добавили еще два. Потом с тыльной стороны отгрохали громадину с цоколем из черного мрамора. После войны к дому на площади пристроили точно такой же, объединив их в одно целое. Утром, приступая к работе, пленные немцы спрашивали прораба: "Будем делать "давай-давай" или "на совесть"?"

Став шефом госбезопасности, Андропов велел возвести еще одно здание - на углу Кузнецкого моста, захватив и участок с проходным двором, позволяющий мне когда-то экономить по утрам две-три минуты. Пленных немцев уже не было в помине, однако строили "на совесть". Не израсходовали ли ее окончательно?

В. КАРДИН.

  00:04 02.08