Между строк: Не утереть ли нам слезы?...

О нынешнем кризисе культуры не говорят только самые ленивые. Стало чем-то вроде хорошего тона жаловаться на ее плачевное положение и оглядываться назад, ностальгически припоминая, как все прежде было культурно и духовно. Тут даже выбор есть - как соли в тесто, по вкусу. Для кого-то вершина Духовности теряется во днях петровских реформ. Кому-то застил ее морок 17-го года. Кто-то, наоборот, по личным, биографическим воспоминаниям относит всеобщее и массовое сидение на этой вершине к славным советским временам. Объединяются все эти версии тем, что по-ученому называется пассеизмом. А по-обиходному - лучше всего выражено одной бабушкой у Достоевского: она твердо верила в то, что в старину и сметана скисала не так быстро.

Кстати, о Достоевском. Как все москвичи, я привык: всюду что-то строится, реконструируется, огораживается. Уж и внимания не обращаешь. А тут как-то иду мимо, по-старому выражаясь, "Ленинки" и вдруг вижу: сидит. Он. Федор Михайлович, из черного камня, в сюртуке. Сидит на площадке перед главным входом. А рядом сооружается еще что-то заковыристое, по формам то ли отдающее стилем "модерн", то ли модную чеканку напоминающее. И повернулся классик спиной к знаменитому фризу здания, сооруженного в тридцатые годы, украшенному горельефами гениев русской литературы и литературы народов СССР. Все там налицо, Достоевского - нет: было "не велено пущать", причем распоряжение шло с са-амого верху. Тогдашнего.

Вот я и соображаю: что это? Восстановление исторической справедливости? Наверное... Исправление когдатошней идеологической глупости, если не сказать хуже? Конечно...

И тут я начинаю по-новому смотреть на книжные развалы Воздвиженки, Арбата. И - в который раз - эхо плача о кризисе культуры затмевается в моем сознании тем, что вижу я в ассортименте рядового московского коробейника конца 90-х годов ХХ века. И - в очередной раз ахаю: какой же рывок мы сделали за какие-то десять лет. И как привыкли к тому, что, пройдясь по двум-трем московским улицам, можно при желании и при наличии достаточно скромных денег составить домашнюю библиотечку - сплошь из дефицита и запретной литературы советских времен. И - еще одна деталь, на которую нельзя не обратить внимания: Пастернак на столиках у коробейников спокойно соседствует с Шолоховым. Достоевский - с Чернышевским. Бердяев - с Грамши, Есенин - с Маяковским...

Возвращаюсь домой, включаю телевизор. НТВ. "Время "Ч" с Ольгой Кучкиной". На сей раз - встреча с драматургом Виктором Славкиным. Живой, веселый разговор, одним из главных героев которого становится покойный Алексей Арбузов. Первоклассный драматург. Интереснейший человек. Пунктиром прорисовывается судьба - непростая, исполненная противостояний и официозу, и - что уж стесняться - тому мещанству, выразителем интересов которого и был "совковый" официоз. И как-то сама собой приходит мысль о том, что нынешний "хозяин жизни", он же дежурный персонаж анекдотов про "новых русских", - всего лишь вариация этого самого "совкового" мурла. И что внутренний смысл культуры - как раз в таком противостоянии. Даже когда она, культура, так или иначе принимает "правила игры". Или, наоборот, когда доходит до точки, которая обозначает неизбежность конфликта, разрыва.

Ольга Кучкина и Виктор Славкин, отговорив, вооружаются бутылкой и рюмками, дабы помянуть Арбузова. Хитрый Славкин при этом не упускает случая, добавляет: мол, и сам автор "Тани", "Города на заре", "Годов странствий" это дело уважал. Я, по зловредной профессиональной памятливости, припоминаю тот не столь уж давний день и час, когда чуть ли не единственный раз была нарушена святая традиция и в новогоднюю ночь телеэкраны не посетила "Ирония судьбы" Эльдара Рязанова: там ведь это дело тоже "уважают". А официальной установкой была борьба с пьянством. Да нет, не с пьянством как таковым, а с виноградными лозами, с изображением "потребляющих" людей на экранах да еще с врачами, ставившими вопрос не о "полном искоренении", а о "культуре потребления". И я подумал о том, что в те, повторяю, не столь уж давние времена, истинными победителями были лишь профессиональные дураки и профессиональные алкоголики.

Вылезшие из глубин памяти слова "культура потребления" почему-то в означенные глубины возвращаться не торопились... А на телеэкране - затеянный вторым каналом цикл "Нобелевские лауреаты". Передача о Бунине. Передача о Пастернаке. Передача о Шолохове. Передача с Солженицыне - особо яркая, потому что провел ее с блеском Эдвард Радзинский. Прочие строятся по-разному: где-то доминирует закадровый текст, где-то - монологи-исповеди "приглашенных экспертов". Но в целом - остро, актуально, увлекательно. И - мудро. И - непонятно, почему такие программы оказываются в сетке вещания от полдвенадцатого ночи до четверти первого. Видимо, считается, что истинные ревнители культуры - прирожденные полуночники, страдающие бессонницей. Неужто и это - она, "культура потребления", которую в очередной раз, на свой манер и в меру собственной испорченности, пытаются формировать "эксклюзивные дистрибьюторы".

А передачи впрямь замечательные. Можно дальше нанизывать красивые слова - насчет познавательности, информативности, тактичности, увлекательности. Все это есть. Но еще, у меня, по крайней мере, осталось ощущение бредовости - бредовости ситуаций, в которые буквально заталкивались "корифеи". Как-то я прочел у Хрущева в воспоминаниях: он, оказывается, "Доктора Живаго" и не перелистнул, отдав команду развязать позорнейшую травлю писателя. Потом, уже битым пенсионером, отгороженным от жизни такими же кордонами, которые сам во время оно воздвиг вокруг Пастернака, взял-таки книжку в руки. И - удивился: чего, мол, огород городить было?

А на Арбате, у коробейниковой этажерки, какой-то нынешний пенсионер, очень даже руководящего вида, тоже - на моих глазах - "Доктора Живаго" листал. Листал-листал, а потом и вымолвил в пространство: "Надо же... напечатали - и никто не помер. А шуму, шуму-то было...".

Я ему говорю: "Помер". Он удивился: кто? Отвечаю: автор. А мужик: "Ну, автор..." Как будто автору сам Бог велел претерпеть и помереть. .

Вот и важно, что в передаче о Пастернаке самым поразительным были размышления Андрея Вознесенского и Вячеслава Иванова: Пастернак - физически, духовно - был "задуман надолго". И - сгорел, очень скоро после всей тогдашней "дьяволиады", официально наименованной "недостойною шумихою вокруг литературного сорняка". И как же страшно звучали в этой передаче закадровые - доподлинные - тексты выступлений на проработочных собраниях... Звучали - как исторический контрапункт и пастернаковским стихам, которые читал Михаил Козаков, тоже за кадром, и знаменитой музыке знаменитого фильма, поставленного по свежим следам, - увы, не у нас.

И еще было в этой передаче нечто важное: не сведение счетов и даже не печаль о судьбе гения, а - горькое воспоминание о времени, о людях, порой "задуманных"-то как талантливые, достойные. О тех, кого это самое время ломало, калечило. Тем масштабнее раскрывалась личность самого Пастернака. Тем ощутимее выявлялось главное: сам- то он, в том, что с ним произошло, что с ним сделали и хотели сделать, увидел начало конца. Конца всей той системы, казавшейся такой незыблемою, в этой самоуверенности своей позабывшей... ну, скажем так: о "культуре потребления" самой культуры.

И - другая передача, посвященная Михаилу Шолохову. Ждал я, грешный человек, очередной скандалезности, политической и прочей. Получил тоже добротную и тоже очень грустную передачу, которую смотрел, не отрываясь. Речь сразу повели о гениальном романе, который можно любить, можно не любить, но небывалость которого, беспрецедентность в истории мировой литературы - неоспорима. Рассказали мне с экрана и о том, как долгие годы "по проволоке" ходил Шолохов, как его не то "спас", не то "приручил" Сталин и как сам Шолохов скоро да точно понял, зачем он нужен - впрок - "отцу народов". Как однажды получил Шолохов задание вождя - развенчать Свердлова, да отказался: мол, "сам" к Ленину подбирается.

Это - позиция. С ней тоже можно соглашаться, можно - нет. Но она - была, она и в передаче четко обозначена, за ней же - судьба. И едва ли не самым сильным, для меня по крайней мере, оказался рассказ дочери писателя: уже смертельно больной Шолохов узнает из теленовостей, что Черненко избран генсеком, и говорит жене: "Слава Богу, мы не доживем..." Пожалуй, впервые, без патоки и без дегтя, Наталье Сологубовой и другим создателям этой передачи удалось увидеть, обрисовать фигуру Шолохова как фигуру трагическую. Да еще - в таком контексте: накануне - передача о Пастернаке, назавтра - о Солженицыне. И, наверное, своя правда даже в том, что авторы передачи пощадили память писателя, не стали акцентрировать его участие ни в антипастернаковской, ни в прочих других, достаточно зловонных, идеологических кампаниях. Дух культуры - не в жажде мести и не во всепрощении, а в понимании.

Правда, порой возникают и такие ситуации, в которых как раз непонимание происходящего ведущими мастерами культуры - высший знак ее, культуры, совестливости и прозорливости. В последнем выпуске программы "Абзац" перед зрителями предстал Алексей Герман - непривычный, трагический. Размышлял он о том, что же с нами произошло и происходит, почему высокие упования обернулись крахом, а вожделенный лик свободы и демократии - мурлом "совка", перекрасившегося и схапавшего все, что можно, и даже сверх того. Герман размышлял, и не только о родном "Ленфильме": почему сильные, творческие люди дали разобщить себя, перессорить, сами перессорились, кто нырнул в раковину-скорлупку, кто локтями работать стал, толкаясь на декретированном сверху рынке-базаре.

Но вот что занятно: чем горше и точнее были наблюдения Германа, тем отчетливее входила с ним в нынешний наш быт сама культура, проникал ее неистребимый дух. Тот самый, который выразила по-своему и Бэла Ахмадулина, размышляя о Пастернаке и о том, как конъюнктурно ориентированные политики и литераторы оказались несоизмеримо более слепы, нежели поэт. И вспомнилось, как в дни недавнего своего юбилея Ахмадулина на вопрос интервьюера насчет "поэзоконцертов" 60-х годов с десятками тысяч слушателей - зрителей в Лужниках заметила: это был внешний триумф, а на деле - глубочайшее падение культуры, искусства, поэзии.

Я эти ее слова вспомнил в очередной раз, когда на экране сменяли друг друга кадры прощания с Юрием Никулиным. Кто умер- то? "Всего только клоун"? Да нет, умер человек, который профессионально был плоть от плоти площади, балагана, - и который ни разу, ни в чем не уступил нахрапу, этой самой площади, не поддался искусу "подыграть". балагану политическому. Он вел за собой, такой "очевидный", такой "простой", такой "общепонятный". Он не грешил ни лжепророчеством, ни игрой в простоту. Он - просто был, оттого и останется - надолго. Оттого даже телеэпизоды прощания с ним стали образцом мер и такта.

Так что утрем слезы: культура была, есть, будет. И телевидение наше, при всем нынешнем раздрае, и хочет, и умеет передавать ее дух. Стремится само этот дух культуры творить. Даже если ее, культуру, загоняют "в ночную смену". Даже когда, сразу после умной и тонкой передачи, с экрана гремит разухабистый анонс: "Две суперзвезды в одном фильме - только у нас. Скандально известный певец Сергей Лемешев в кинокомедии "Музыкальная история".

Господи, почему скандальный-то?.. Налогов, что ли, посмертно не доплатил?..

Василий КИСУНЬКО.

  00:04 30.08