Заклинание клоунов.

Даниил Хармс в "Эрмитаже" двадцать лет спустя.

ПЕРВОЕ явление Даниила Ивановича Хармса на мировой театральной сцене произошло здесь же, в центре Москвы, в Саду "Эрмитаж". И называлось то явление - "Хармс! Чармс! Шардам! Или Школа клоунов".А внизу еще приписочка такая, задиристая и интригующая - "Представление исключительно для веселых и легкомысленных людей в трех шарах, двух молотках, сочиненное Михаилом Левитиным по мотивам произведений Даниила Хармса". Тогда, правда, "Эрмитаж" назывался Театром миниатюр, Левитин был очередным режиссером, и все только начиналось.

"Школа клоунов" до сих пор в репертуаре театра. Ею здесь дорожат, как "Чайкой", открывая из года в год очередной театральный сезон.

После премьеры нового представления "Белая Овца". Спектакль-заклинание". Михаил ЛЕВИТИН, художественный руководитель театра "Эрмитаж" рассказывает о своем Хармсе - старом и новом:

- Время тогда было не очень-то веселое. Но веселье театра было настоящее. В том Хармсе была радость первого открытия. Именно тогда возникла труппа, не обремененная одряхлевшими традициями, создающая абсолютно свое. Труппа, которой мешали, но которую всерьез не воспринимали. Подумаешь, какой-то там Театр миниатюр! Неужели они могут создать нечто угрожающее основам! Вот эта неподчиненность никому, огромная увлеченность стихией Хармса и моя неизбывная мысль, что тень судьбы автора не должна лежать на его произведении, и конечно же какое-то счастливое стечение обстоятельств - все это сыграло решающую роль в успехе нашей "Школы клоунов". Тогда возникло ощущение, что этого автора остро не хватает в нашей жизни.

Это был какой-то странный спектакль. Он как бы насытил нас всех, и насытил на долгие-долгие годы. Давид Боровский сказал мне тогда, что нами найдена эстетика абсолютно нового театра и хорошо бы ее развить, как-то продолжить. Я до сих пор жалею, что не назвал тогда театр "Школой клоунов". Еще не было ни "Школы драматического искусства", ни "Школы современной пьесы" - никаких школ не было. Я мог бы ставить то же, что ставил все последующие годы, и легкая, счастливая звезда нашего первого Хармса всегда парила бы над нами...

Я страшно боялся вновь подойти к Хармсу. Не хотел возвращаться в те места, где когда-то был счастлив. И в жизни всегда ищу в другом месте - либо неприятностей, либо счастья.

Однако с обэриутами наш театр не расставался: Олейников, Заболоцкий. Долгое время я был увлечен личностью Александра Введенского, тогда как личность Хармса для меня всегда была таинственна. Мне казалось, что где-то там под маской, за репутацией странного, в чем-то жестокого, эпатирующего человека скрывается кто-то другой.

Найдя у Хармса материал для карнавала, я больше ничего у него не искал. Хармс-человек производил на меня пугающее впечатление. Да и он не из тех, кто в себя особенно впускает, потому и прячется за всякими личинами.

Но через много-много лет после "Школы клоунов", после первого знакомства я понял, что некоторые мотивы Даниила Ивановича меня преследуют. В частности, любимое мое стихотворение в русской литературе - "Белая Овца" (у Хармса просто "Овца"). Оно и дало название новому спектаклю. Там есть строки, после которых мне всегда становилось трудно читать даже таких поэтов, как Пастернак и Мандельштам. Почти невозможно. Потому что Хармс рожден для того, чтобы свергать кумиров, чтобы сквозь невероятные заросли литературы, книжных, культурных и всех прочих наслоений пробиться к подлинной поэзии.

В пространстве этого стихотворения я сначала почувствовал, а потом и увидел некий магический смысл. Почувствовал и услышал заклинание. Хармс вообще заклинатель людей, заклинатель животных, заклинатель мира. Заклинатель.

Виктор Шкловский заметил, что Хармс видел мир таким, каким его видят дети и поэты.

Я бы добавил: настоящие дети и настоящие поэты видят мир ясно. Без шероховатостей. Без тени ресниц. Без комплексов. Без наслоений. Ясно! Хармс видел мир ясно. Он настолько ясно видел предметы, что мог составлять из них самые необычные комбинации. При этом нисколько эти предметы не разрушая. И этот его дар несравним. Да и вообще он любил чудеса. Буквально те самые чудеса, которые описывает Гофман или Льюис Кэррол. Хармсу казалось, что у него есть талант творить такие чудеса. Не только опосредованно, через искусство, через им созданные произведения, а впрямую, буквально, непосредственно. Он настоящий алхимик, Хармс. Он искал необычного сочетания моментов, предметов, встреч. Он во всем искал магический смысл, возможность буквально сотворить Чудо.

Я бы сказал, он искал магический смысл реальности. Родился человек, умер человек - это для него не закономерность. Это еще надо доказать.

Мне вспоминается одно замечательное место в его дневнике, где он пишет, что в жизни любит, а что - нет. У него по этой части весьма четкие определения. Читаем: "Меня интересует только "чушь", только то, что не имеет никакого практического смысла... Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт - ненавистные для меня слова и чувства. Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть и сдержанность, распутство и целомудрие, печаль и горе, радость и смех".

Он не любит ничего отвлеченного, дидактического, ханжеского. Интересный человек и достаточно сам перед собой честный.

То, о чем писал Даниил Иванович, сопряжено с любым человеком, самым простым. С человеком, который все-таки не хочет умирать; который на своем уровне задумывается о том, что с ним происходит; с тем, кто просит каждый день Бога ему помочь, с человеком, у которого иссякают силы; которого бросает и к которому потом возвращается или не возвращается его любимая. А однажды этому человеку вдруг кажется, что его покидает талант, и он силится понять, обладал ли он им вообще? Все это заботы любого человека, исключая разве что трутня. И мне кажется, что новый спектакль об этом. "Над нами Бог в кругу святых, а выше - Белая Овца. Гуляет Белая Овца...".

Вот такая молитва звучит в театре. Новая молитва в новом храме. Хоть театр и принято храму противопоставлять.

А молитва Хармса вообще вещь непростая. И у него их было несколько. Все они адресованы святым, которых он сам для себя придумывал, будучи, кстати, человеком глубоко верующим.

Почему я вернулся сейчас к поэзии Хармса? Потому что путь смешного Хармса уже пройден. А если и не пройден, то затоптан. Чтобы пробиться сегодня к Хармсу, от зрителя очень многое требуется. Но мне кажется, что он увлечется "Белой Овцой". Надеюсь, те полтора часа, которые длится представление, публика будет пребывать в состоянии изумления и интереса к происходящему на сцене. Я очень на это надеюсь.

ТАТЬЯНА НЕМЧИНСКАЯ.

  00:04 12.10