Сад моей памяти...

Как помню себя, с того момента помню и окруженный вековыми елями яблоневый сад, что чуть ли не ежегодно плодоносил в нашей деревушке с домами с соломенными крышами. Когда-то этот сад, особенно после таяния снега и схода вешних вод, был шумным и многолюдным. Целыми днями ватажилась здесь деревенская ребятня и во что только не играли: в лапту, в городки, в мазало, в "чижик", в футбол и разные другие массовые забавы.

Теперь в окружении когда-то могучих, темно-зеленых, а ныне обезглавленных инвалидов-елей сад до неузнаваемости изрежен и страшновато молчалив.

Я стою на садовом валу и вспоминаю, где тут росли грушовка, а где анис, мирон... Вспоминаю не случайно.

Именно они, летние сорта яблок, спасали нас, малышню, в послевоенные годы от верной смерти. Как давно это было...

Помню, как от постоянного недоедания в первые послевоенные годы прямо в середине дня начинала кружиться голова. И я падал. Кто-то из родных приносил из дома заветный кусочек хлеба и давал мне съесть. Но в пересохшем рту он не жевался. Настоящего хлеба, казалось, вовеки не ели, вроде как бы и не было его никогда - все яблоки да яблоки и пирожки, начиненные свекольной ботвой... Из-за длительного употребления зелени да хлеба из лебеды лица и животы моих сверстников отекали до такой степени, что и узнавали-то мы друг друга порой с трудом, да и то по голосу. Помню и горестное родительское утешение: вот созреют яблоки в саду, да и заживем...

Благо, колхозный сад от наших домов отделяли лишь небольшой садовый вал да столетние ели. Рвать яблоки мы начинали рано, когда плоды грушовки и мирона были лишь с воробьиную головку. В отличие от других, те яблочки были не кислые, помогали утолять постоянно преследующий голод.

Воспоминания детства, голодного, трудного, все равно сладостны, несмотря на все лишения... Без труда воспроизвожу в памяти то место в саду, где сторожа сооружали свои шалаши, большой квадрат между яблонями, где, укрытые ржаной соломой, до глубокой осени хранились вороха с душистой антоновкой... Сад моего детства и кормил нас, и поил соком, и убаюкивал вершинным шумом высочайших разлапистых елей в долгие полуголодные зимние вечера.

Вспоминается, как радовались вернувшимся с фронта уставшим бойцам. Нашей деревеньке "повезло" - в нее вернулся почти каждый второй ушедший шлемоносец. Среди вернувшихся с кровавой битвы был и наш сосед С.С. Ермилов. Доковылял Степан Сергеевич до дома где-то еще в середине войны, с одной ногой, с раздробленными челюстями, другими тяжелыми заболеваниями. Бывало, выйдет во двор, а взгляд не поднимает от земли, глаза отводит в сторону. Стыдился Степан смотреть в глаза соседям, стыдился своего увечья, будто нарочно поувечился он на войне. В деревне-то в то лихолетье оставались женщины, дети да старики - ох как нужны были крепкие мужские руки. А какая помощь от него, калеки, которого мучают боли от труднозаживающих ран. Не помощником - нахлебником вернулся... Не мог привыкнуть к тому, к чему и привыкнуть-то нельзя любящему землю и работу на ней человеку... Вскоре и отнесли Степана Сергеевича под вой баб и плач ребятишек на деревенский погост. Не хватило бывшему бойцу выдержки и терпения - наложил он на себя руки.

Возвратился больным в деревню, не довоевав до победы, и мой отец, Трофим Андреевич. И ему не довелось пожить после окончания войны: зимним днем 1947 года отнесли его на кладбище...

Приходили увечные, больные, без рук и без ног... Но вернулся с победой и Иван Александрович Старшинин, наделенный Богом редкостной душевной добротой и даром растить сады. Помню, как в ту далекую послевоенную весну приходил Иван Александрович в сад, где только начинал таять снег, и принимался с немногочисленными своими помощниками за уходные работы - обрезку яблонь.

Мы, ребятня, старались хоть чем-то помочь, но, как я сейчас понимаю, больше мешали, бестолково шныряя меж яблонь. Вот поди ж ты, детская память отпечатала в себе все до мелочей той жизни.

Беспокойный характер был у Ивана Александровича, дотошный. Без его ведома не срезались ни один сучок, ни одна веточка во всем двухгектарном саду. И упаси Боже, чтобы эти срезанные сучки да веточки остались лежать под яблоней. Все убиралось, отвозилось подальше от сада и сжигалось. И все - под его приглядом, все - с его ведома, все - если дано на то "добро" садовода.

С приходом теплых дней хлопот в саду у Ивана Александровича прибавлялось. В приствольные круги привозили с конефермы по возу перегноя, перекапывали с землей. Много хлопот доставляли майские заморозки - они, как нарочно, случались в то время, когда, как молоком облитые, яблони стояли в цвету. Иван Александрович готовился к ним загодя, сваливая рядом с елями кучи мелкой сырой соломы. Подсушенные сверху солнышком да теплым ветерком, они в нужный момент хорошо загорались, но каждая так дымила, что в этой дымовой завесе утопали и сад, и близлежащие убогие, соломой крытые избы. Ночей не спал Иван Александрович, но сад спасал.

Цвел он на диво! И в эту пору обильного цветения, а потом и в засушливые летние дни, в пору налива плодов, мы, работая, с восторгом встречали старенький бензовоз... Иван Александрович отыскал его где-то на стороне, в колхозах таких тогда не было, приспособил под воду. С восторгом глазели, как происходило действо, которое так прозаично сегодня называют влагозарядковым поливом. Тогда мы таких слов еще и не слыхивали. Тогда мы, босоногие, сопровождали каждый рейс бензовоза до водоема, предусмотрительно вырытого рядом с садом, и обратно. К слову сказать, подпитывалась эта "сажалка" талыми водами да обильными осадками. Родников в прудах наших не было - по-видимому, давно их затянуло илом с полей.

Осенью, после того, как соберут урожай яблок, зайди в любой дом - и не надо спрашивать, есть ли у них антоновка из местного сада. Ее необыкновенным ароматом было заполнено все пространство избы - чердаки под крышами, где она хранилась, чуланы, сени. Аромат выплескивался на крыльцо, даже во двор... Я почему-то уверен, что это и про наши зелено-дмитриевские яблоки писал И.А. Бунин в своем рассказе "Антоновские яблоки":

"яблоки с запахом меда и со свежестью осени".

Но сады, как и люди, взрослеют, стареют и умирают.

Хорошо обо всем этом знал и наш садовод. И вот однажды появился по другую сторону вала молоденький сад, в котором, кроме яблонь, нашли себе место и саженцы вишни...

Сколько же хлопот доставляли мы своими набегами на сады Ивану Александровичу! Знали, что не от зла ругался он на нас, а для пущего порядку. Знали, что любил он безгранично не только свой сад, но и деревенских ребятишек. Иначе б, когда свирепствовал по деревне тиф, не ходил бы он по избам, где были больные, не собирал бы в свои сани почти бездыханную малышню и не вез бы ее в райцентр, в больницу...

Когда не стало Ивана Александровича, старый сад еще какое-то время оставался как бы прежним садом. Но в раннее предвесенье, когда наступало время обрезки сучьев, уже не было среди развесистых яблонь высокого, в косоворотке, их хозяина - И.А. Старшинина - с садовым инструментом в руках.

Нельзя сказать, что уходными работами в саду вовсе никто не занимался. Но, наверное, брались за дело люди только по обязанности, без души, без любви. И пошло-поехало. Вначале скотом потравили молодые деревца, потом запахали молодой сад и посеяли на его месте фацелий, посадили картофель, наивно думая, что они принесут больше пользы, чем яблоки и вишни. А потом пришло с центральной усадьбы колхоза распоряжение срубить в старом саду "дули" да "лесовички" и пустить их на топку титанов, греть таким образом, за недостатком дров, воду на местной ферме. Дошло и до вековых елей. Да, по счастью, не хватило прыти распилить их скрученные десятилетиями сучковатые стволы. Попробовали одну да и бросили.

На какое-то время оставили в покое и сад. Но он старел, ветшал. Из-за того, что насмерть охваченные снегом стволы и ветки никто уже не освобождал от тяжкого груза, деревья рвало на части. Из-за того, что никто уже по весне не убирал заболевших стволов, сад редел и становился все угрюмее, как бы замыкаясь в себе. Без хозяина он осиротел, но и сиротой все же жил, стонал и жаловался на судьбу, но продолжал плодоносить ...

Погибал сад. Погибал и сорт яблонь, плоды которых весили пятьсот-шестьсот граммов! Молва о той уникальной шестисотграммовой антоновке разлеталась, однако, далеко за пределы глухой степной деревушки. И вот однажды весной рядом с садом остановился грузовик - то были посланцы Героя Социалистического Труда Василия Ивановича Каширина. Был он в то время директором в плодоводческом совхозе "Александр Невский". Прослышав про погибающий старинный сад, решил Василий Иванович дать ему вторую жизнь в своем хозяйстве, сохранить основные качества материнского организма непревзойденной душистой и сочной антоновки. И вот теперь посланцы его прибыли за привоем. Часто мне думается: продолжается ли сад моего детства на чужбине?

Как там ему, какими яблоками одаривает теперешнюю ребятню?

От того старого сада, где бегал я босоногим мальчишкой, скоро, видимо, не останется и следа.

Садовый вал почти сравнялся с землей, вместо яблонь - потемневшие обрубки стволов, меж ними - глубокие колеи от машин и тракторов. Ели от старости уже не так зелены, и не так упруги их развесистые лапы; стоят обезглавленные - порубили варвары макушки для новогодних увеселений. Неумолимое время сделало свое дело, состарило и отняло у сада его былую силу и красоту. Но память - что делает она с нами?

...Я стою под вековой елью, единственной с уцелевшей вершиной, и смотрю туда, где раньше был цветущий сад, пытаюсь "увидеть" хрупкое дерево, с которого уже в конце июня мы срывали маленькие яблочки, чтобы обмануть желудок и утолить голод... Стою под вековой елью и невольно вспоминаю строки из Степана Щипачева: "Мне приснилось, что когда-то хаживал я в том саду".

Нет, не приснился мне тот сад. Мы действительно бегали в том саду. И знаю, что у нас, зеленодмитровской ребятни той поры, время не выветрит из памяти его чудную красоту и спасительную его силу в тяжелые для нас годы. Мы помним. Я помню...

Николай Корнеев.

Член Союза журналистов РФ.

  00:04 08.12