Были села Переделкино.

Трудно жить, когда все соседи - гении.

Он памятник себе...

Я ТОГДА еще маленьким был.

В день нашего отъезда в Сухуми к нам неожиданно пришел Евгений Евтушенко.

"Ой, да у нас и закуски-то нет никакой, - забеспокоилась мама. - Только сало где-то лежит". "Ну ничего, давайте и сало", - сказал Евтушенко.

Сели - выпили - поговорили.

"Нам же ехать!" - вдруг вспомнили родители.

Евтушенко вскочил, порывистым движением схватил наши чемоданы и, сбежав по крыльцу, положил их в багажник машины. Потом он повернулся ко мне и произнес: "Вот когда ты вырастешь, а я умру, мне поставят памятник на Красной площади. Ты будешь проходить мимо, показывать на него пальцем и говорить: "Да этот мне чемоданы таскал!".

О восприятии прекрасного.

У НАС на террасе висела большая трехъярусная полка. На ней в несколько рядов стояли жестяные баночки из-под импортного пива, которые я когда-то собирал. Родители уверяли меня, что это выглядит отвратительно, и беспрестанно уговаривали их выкинуть.

Однажды к нам в гости пришел писатель Юрий Давыдов со своими друзьями. Среди них были Алесь Адамович, Юрий Карякин... Войдя, гости увидели полку с моими банками и громко сказали: "О!".

"Этот хлам здесь Юра нагромоздил, - смутилась мама. - Ему очень нравится. Никак не можем заставить убрать".

И все сочувствующе ей поддакнули. Все, кроме Давыдова. Он разглядывал банки, а потом вдруг сказал: "Как красиво! Ты знаешь, а я бутылки собираю...".

Как мы с Окуджавой заводили машину.

АККУМУЛЯТОР нашей старой машины не поддавался ни на какие уговоры. А мы очень спешили. Я вышел из ворот на дорогу и стал ждать, когда кто-нибудь проедет мимо. Мимо проезжал Булат Шалвович Окуджава...

Соединили два аккумулятора проводами и начали: Окуджава на своей машине "газует", а мой отец пытается нашу растормошить. Десять минут пытается. Двадцать минут пытается. Полчаса пытается. Наконец ему надоело.

"Вот ведь, а...", - сказал он, вылезая из машины с кислым лицом.

"Да-а-а", - согласился Окуджава.

"Ну ладно - последний раз попробуем". - С этими словами отец снова сел в машину и повернул ключ зажигания. Раздался страшный грохот, а в небо ударил мощный столб кислоты. Это взорвался аккумулятор Окуджавы. При этом мотор его машины продолжал работать... Все молчали и смотрели. Наконец Булат Шалвович сказал отцу: "Юра, я... я поеду, наверное... Пока он еще работает...".

И они отправились вынимать из машины Окуджавы останки аккумулятора.

А я снова вышел голосовать ...

Исковерканная фамилия.

НА ДЕНЬ рождения к поэту Григорию Михайловичу Поженяну пришло много народу. Целый вечер все льстили имениннику. Произносились соответствующие тосты: "За Поженяна", "За военные подвиги Поженяна", "За талант Поженяна".

Один из гостей решил разбавить всю эту банальщину струей свежей мысли: "Давай-ка выпьем за... ПоЖизняна. А что? Такая фамилия куда больше ему подходит: от слова "жизнь". Ведь такую жизнь человек прожил...".

Здесь гость осекся. Он вдруг заметил, как свирепо на него смотрит с другого конца стола тот, в честь кого он начал произносить панегирик. Поженян взревел: "Ты попробуй еще раз исказить мою фамилию! Да я тебя убью!".

Все замерли. Кто-то попытался придать происшедшему характер шутки, но Поженян грозно оглядел гостей и сказал: "Да, убью, можете не сомневаться!".

Все дружно вскочили и, чтобы разрядить обстановку, начали убирать со стола грязную посуду. Видно, надеялись, что Поженян постепенно смягчится. Мне всучили стопку тарелок, и я прошел на кухню.

Там находился Сергей Красавченко из администрации президента Ельцина. Я спросил его, на что, собственно, поэт так осерчал?

Красавченко был поражен моей недогадливостью:

- Как на что? Неужели вы не видите в этой фамилии ничего плохого?

- А что? Пожизнян как Пожизнян...

- Нет, это не просто Пожизнян. Это называется "По жизням прошел Поженян!" - объяснил Красавченко. А я подумал, какие интересные люди работают рядом с Ельциным.

"Ты - Андрей Вознесенский!".

МЫ гуляли по ночным улочкам поселка писателей с Евгением Евтушенко. Внезапно из-за угла "вырулил" Юрий Петрович Щекочихин. Он был в таком приподнятом настроении, что Евтушенко спросил:

- Юрочка, ну хоть меня-то ты узнаешь?

- Узнаю, - без запинки ответил Щекочихин. - Ты - Андрей Вознесенский!

От одного звука.

К НАМ в Москву из Германии приехал хороший знакомый отца - политэмигрант Вадим Белоцерковский. Выходя из машины у нашего подъезда, он был настроен лирически.

- Москва, Москва, - вздыхал Вадим Владимирович. - Сам воздух этот... какой-то особенный, правда ведь. Эх...

И он зашел в подъезд. Просевшая железная дверь дико заскрежетала о бетонный пол. Белоцерковский заткнул уши и все тем же лирически-возвышенным тоном произнес:

- Да-а, и от одного звука сразу охренеть можно.

Евтушенковский теннис.

Играли в теннис с Евгением Евтушенко. У него игра не клеилась: мяч то и дело летел не туда, куда надо.

- Тьфу ты, черт! - кричал с досадой Евгений Александрович. - Да что же это такое, а?!

Он вертел в руках новенькую ракетку, привезенную из Америки:

- Никак не привыкну к ней...

Вскоре я не выдержал и попросил ракетку посмотреть. Она была прекрасна: новейший дизайн, жесткая натяжка... Но ручка была обернута в гладкий целлофан - фабричная упаковка.

- Вы целлофан-то снимите, Евгений Александрович, - посоветовал я. - Она же из-за него выскальзывает.

- Да? - удивился Евтушенко, - Ну надо же...

Но снять обертку даже не подумал. Вернулся на корт, и долго мы еще слышали его: "Тьфу ты, черт!".

Хладнокровное созерцание.

РИЙ ДАВЫДОВ сказал мне: "Когда парусные корабли русского флота заменяли стальными, многие люди этого не одобряли. "Самовары это!" - говорили они. И понятно, почему. Парус - это же многовековая поэтическая парадигма. Разве можно было после него привыкнуть к железным кораблям?! Но прошли годы - и я вижу, я чувствую красоту этих стальных эсминцев и линкоров. Красоту, которую раньше люди понять не могли...

Поэтому, Юрочка, только хладнокровное созерцание! Только оно! Иначе к жизни относиться нельзя".

ЮРИЙ СОЛОМОНОВ-МЛАДШИЙ.

  00:04 10.06