Евгений Гришковец: Деньги счастья не заменят.

Майя Кучерская.

НА СПЕКТАКЛЯХ Гришковца, режиссера, сценариста и актера в одном лице, антибукеровца (1999), обладателя двух "Золотых масок" (2000) и малого "Триумфа", неизменный аншлаг. Капризная московская и питерская публика, самые взыскательные театральные критики, завидев Гришковца на сцене, буквально токуют.

Жизнь в театре началась для Гришковца в конце 1990 года, с организации театра "Ложа" в Кемерове. Он хотел поставить "Остров сокровищ", не сложилось, зато театр на восемь лет превратился в убежище и остров для всех кемеровских интеллектуалов. В "Ложе" родился и спектакль "Как я съел собаку", принесший его автору бурную славу. Впервые Гришковец появился с "Собакой" на питерском фестивале, где ему в растерянности вручили диплом "за самобытность театрального языка". Язык и правда казался диковинным и в общем совсем не театральным. Человек в очках, картавый, плохо побритый, смотрит себе под ноги, что-то говорит - про разыгравшийся грипп, слякоть на улице, перемещения в метро. В роли декораций разбросанные по сцене канаты или звездочки, вырезанные из бумаги... Не прошло и двух лет, как выяснилось: картавость, задушевность, не перетекающая в сладость, абсолютная открытость его героя как раз то, что сейчас нужно. Гришковец с гениальной чуткостью это уловил. Именно в этом его главный талант - умении слышать.

Не могу прийти к себе на спектакль.

- Вас очень полюбили. У вас есть объяснение, почему?

- (Улыбается) Наверное, у меня все очень хорошо выходит. Или то, что я делаю, - своевременно. Мне самому понять до конца это трудно. У меня было кафе при театре в моем родном Кемерове, всем там очень нравилось, оно было модным. Я им занимался с большим удовольствием. Но переживал оттого, что как посетитель я туда прийти не могу. То есть я доставлял людям радость, но радоваться их радостью уже не мог. Точно так же я не могу прийти к себе на спектакль.

- Объяснение вашего успеха кажется очевидным - вы угадали потребность зрителя в том, чтобы наконец поговорили о нем, его простых ежедневных чувствах.

- Это справедливо, но только для спектаклей "Как я съел собаку" и "ОдноврЕмЕнно". В "Планете" и "Дрендоутах" уже другое доминирует, там другой тип героя.

- Этот тип ближе вам сегодняшнему?

- Герой "Дрендоутов" - это вообще почти я. Он так же мне близок, как раньше был близок персонаж спектакля "Как я съел собаку".

- Критика называет вашего героя "маленьким человеком".

- Я его называю нормальным.

- Иногда кажется, он и правда маленький. В смысле инфантильный, не распрощавшийся с мальчиком в себе. Его занимает то, что занимает совсем молодых людей - убедить мир в том, что я существую. И заставить этот мир полюбить себя.

- Нет, это просто человек без опыта. Любой опыт устаревает. Когда я пришел из армии, у меня были переживания более тяжкие, чем армейские. Когда я возвращался на родину с чужбины, из Германии, мне было тяжелее, чем после армии. Потом наступил кризис среднего возраста, и все, что я испытывал до этого, показалось ерундой. Потом началось вхождение в профессию и в эту стабильную, насыщенную жизнь, в которой очень мало свободы. После жизни кружевной и нерегулярной это тоже было крайне болезненно. Каждый раз ощущаешь, что тот опыт, который был, опыт переживания и выхода из него бесполезен, не нужен, неприменим в этой ситуации. И это правильно. Каждый раз ты снова человек без опыта. Мой герой такой же.

Настоящее, прошедшее, будущее.

- На сцене вы рассказываете о пережитом опыте, каждый раз вам приходится возвращаться в прошлое. Как вам удается сохранять интерес к тому, что прошло?

- Мне не нужно возвращаться. Как устроено время в "Как я съел собаку" и "ОдноврЕмЕнно"? Там все - в настоящем. Там нет момента воспоминания, там все в активе. Но я все равно снял "Собаку" со сцены. Не потому что стало неинтересно. Стало трудно постоянно актуализировать для себя этот текст, и нужно дать ему отлежаться, чтобы он опять стал важным для меня. Спектакль должен быть подлинным, и мне на эту подлинность приходится затрачивать все больше энергии. А зачем это делать, когда есть более актуальные для меня вещи - "Планета" и "Дрендоуты", которые я играю с абсолютным интересом.

У Эсхила это было...

- Ваш герой очаровывает. И вместе с тем он, такой искренний и естественный, поражает слишком трепетным к себе отношением.

- Категорически не соглашусь. Это может быть так прочитано, потому что он бережно относится к деталям своей жизни. И ничего второстепенного в жизни для него нет. Но это второстепенное важно и для каждого сидящего в зале. Одно время мне приносили множество текстов, где люди подробно описывали события своей жизни, мелочи, свою курточку, которую они носили в три года. Такая синенькая, чешская или польская, с пуговками и вязаным воротничком. У меня в спектакле этого и близко нет. Я не называю ни цвет, ни вкус, ни звук. Чтобы это воспринималось как свое.

- Поэтому ваш герой - человек без отчетливо сформулированных взглядов?

- Разумеется. Он не дает ни одной рекомендации. Не высказывает ни одного мнения. Те, кто себя любит, постоянно высказывают свое мнение. Высказанное мнение разрушит единство восприятия зала. Сразу же. Я часто ругаюсь со своим отцом, но единственное, что нас примиряет, это мои спектакли. В них нет точных поколенческих признаков.

- Но там много советских реалий, кукольные мультики, служба в Советской Армии!

- Скоро сделаю новую редакцию - там истории с мультфильмами не будет. Если хотя бы два процента в зале не понимают, о чем идет речь, значит, это надо убирать. Эта ситуация близка к античной - когда все знали текст трагедии. Теперь текст трагедии не знают, зато знают жизнь. Поэтому происходит то единение, какое было на античном спектакле. Для меня это важно. Такие разные люди приходят в зал - и они вместе. Для кино это несущественно, там может вообще никого не быть в зале, а кино будет продолжать идти.

Родственники и коллеги.

- Бывало у вас так, что после спектаклей зрители испытывали чувство родства по отношению к вам? Вы ведь все про них только что рассказали, и вы им свой.

- Да, еще как! Был чудесный случай в Новосибирске. Я зашел в ресторан после спектакля. Там сидели двое, выпивали, явно уже не первые полчаса. На стул у них была приклеена афиша моего спектакля скотчем и стояла лишняя рюмка. Я зашел, а они говорят: "Мы с тобой тут уже целый час пьем".

- Вы согласны, что ваши тексты рассчитаны в первую очередь на ваше исполнение? Это особенно заметно в "Планете", где появляется Анна Дубровская. Ей не удается произносить ваш текст естественно, потому что он требует ваших интонаций.

- Дело не в моих интонациях. Она просто делает то же, что и я, поэтому и похоже. И потом свой главный монолог Аня сочинила сама, он получился очень точный, я бы его написать не смог. Мне не нравится, что вы говорите, что это неудачно. Если бы я ощущал это как неудачу, я бы просто не выпустил спектакль.

Только детские книги читать...

- Когда читаешь ваши пьесы в печатном виде в книге "Город", видишь, как сильно они отличаются от того, что вы играете на сцене. Ставки на текст как таковой вы не делаете, только на исполнение?

- Если я выпускаю книгу, значит, полагаю, что текст сделан на пределе моих возможностей. Но все равно это пьеса. Она направлена на актера, на режиссера. Я не могу играть спектакль до бесконечности, его надо в каком-то виде зафиксировать и еще дать кому-то сыграть. И в книге спектакль записывается по законам текста. У текста даже композиция становится другой. Кстати, есть люди, которым текст нравится намного больше. А есть много людей, которые знают меня только по текстам. Текст для них полноценен.

- Вас ставили?

- Да, много. В основном не в России. Особенно много в Германии, во Франции. Ставят там, где не видели меня.

- В юности вы писали?

- В детстве я пытался писать роман про пиратов. Написал две главы и нарисовал несколько иллюстраций в стиле тех, что в книжках Фенимора Купера. Это случилось со мной после прочтения "Капитана Блада". Сохранилось даже несколько страничек. Снова я начал писать только во взрослом возрасте, и это были уже пьесы.

- В каждом вашем спектакле затрагивается тема детства. Почему?

- Ребенок проявляет, проясняет ситуацию в самом страшном ее виде. Высвечивает в ней всю фальшь. Ничего нет печальнее, чем детские печали. И так хочется их уберечь. Они такие... Детям монетки дают, на которые ничего нельзя купить, а они их собирают в баночку. Я не могу.

- У вас есть дети?

- Дочь, ей семь лет. Горячо любимая. Но я с ней совершенно не умею вместе быть. Она меня очень ждет, любит. И я ее жду. Но настоящих общих занятий у нас нет. Я не умею этого, у меня нет навыков. У меня часто получается какая-нибудь фальшивая интонация, мне стыдно становится. Бывает, мы даже пойдем куда-нибудь вместе, а мне через час-полтора становится скучно. Я уже хочу домой выпить пива. И мне тягостно смотреть за ее занятиями и отвечать на ее вопросы. Простите, я честно говорю.

Детство, отрочество, юность. Усталость.

- Расскажите немного про главное в каждом отрезке вашей жизни. Что вам каждый кусочек дал?

- Школа. Я там никогда не был рад. Друзья были, но сама школа меня никогда не радовала. Потом я поступили в Кемеровский университет, на филологический.

И это было счастье. Началось общение совсем на другом уровне, с другими людьми, с университетскими преподавателями. Университетское образование - стержень, оно дает инструментарий. Театральное образование другое - оно обучает навыкам. А это не формирует самостоятельного человека. Но университета было очень мало, потому что настоящего университета у студента бывает два с половиной курса, когда он все впитывает. Потом начинается, как правило, полемика с университетом и недовольство им. А у меня был только первый курс. Потом, когда вернулся из армии, я уже был другим человеком. В армии было столько сложного, унизительного...

- Но именно этот опыт принес вам славу: "Как я съел собаку" - про армию.

- Когда я получал за него "Золотую маску", я тоже говорил, что, наверное, не зря драил полы. Не суть. Мне кажется, это зряшный опыт. Опыт в режиме страдания. Если бы можно было не драить полы, а читать книги, я бы лучше читал. Нужно, чтоб жизнь была радостная. Самое большое счастье уже в прошлом, в детстве. Потом бывает в жизни много тоже очень счастливых моментов, и я не хочу возвращаться в детство. Но безусловная, безответственная радость и счастье уже ушли. Когда я уехал в Калининград, там было сначала хорошо. А потом так тяжело и безысходно. А потом все опять поменялось. Но спектакли, успех, возможности, деньги счастья не заменяют. У меня гораздо меньше надежд, чем было десять лет назад. Есть страшный дефицит времени и такая усталость, которая вообще не позволяет радоваться.

- Вы вправе отключить телефон и закрыть дверь на ключ.

- Я сам хотел такой жизни. С какой стати я буду закрываться от того, что я сам себе выбрал. Это нечестно. По отношению к людям, к вам, в частности, к тем, кто будет это читать, кого это интересует, это будет безответственно.

- А что-нибудь приятное в вашей жизни осталось?

- Конечно. Есть большое количество друзей, коллег. Есть огромное количество разных возможностей. И можно делать то, что считаешь нужным, бескомпромиссно. Просто усталость тоже рядом.

В воротах Европы.

- Вы много выступаете за границей. Какая аудитория самая благодарная?

- Самая благодарная та аудитория, где развит театр. Там, где театра нет, люди тоже радуются, но они оценивают только смысл, а не качество театральной идеи, потому что им не с чем все это сравнивать. В Чехии, в Словении все очень радуются, но театр знают недостаточно. А вот Германия - театральная, и Франция тоже. Хельсинки очень театральный город. В Польше развит театр формальный, а словесный, интонационный - нет, и там есть дефицит душевности. Поэтому там реагируют так, будто я играю в футбол и забиваю гол.

- Вы уехали в Германию на ПМЖ и не остались там - почему?

- Я пробыл там полтора месяца и понял, что это навсегда. Зачем мне это нужно? И я понял, что нужно возвращаться. Срочно.

ПреждеврЕмЕнно.

- Что вы ожидаете от себя в будущем? Нет ли у вас ощущения "я уже все сказал"?

- Каждый раз, когда я сделаю спектакль, есть ощущение, что я все сказал, закончил и не знаю, что будет дальше. И я рад, что я уже не автор, не художник, а просто человек, который исполняет то, что уже сделал. Потом вдруг приходит какое-то переживание, которое каким-то образом превращается в спектакль. Я делаю спектаклей немного. В прошлом сезоне сделал "Дрендоуты" и "Планета". В этом сезоне никакого нового моноспектакля я не сделаю. Мой недавний проект с калининградской группой "Бигуди", где я говорю под музыку какие-то тексты, скорее музыкальный, чем театральный. О нем я так много в последнее время говорил, что больше пока не могу. А в следующем театральном сезоне обязательно будет новый спектакль, но сейчас говорить об этом преждевременно.

  00:04 01.03