Ей хватило смелости сыграть Сару Бернар.

Одно за другим уходят в вечность имена актеров, олицетворявших легендарные взлеты русского театра XX века. В августе не стало Елены Владимировны ЮНГЕР - актрисы, с которой связан золотой век ленинградского Театра комедии. Она пережила своих соратников по сцене, своего мужа Николая Акимова - одного из самых блестящих режиссеров послевоенных десятилетий. О себе и своей любви, друзьях и театре Елена Владимировна беседовала с нашим корреспондентом за 2недели до своей смерти. Публикуем ее последнее интервью.

- АКТРИСЫ не любят подсчитывать свои годы. А мне очень интересно сопоставлять мой возраст с историей. Я родилась в 1910-м, в следующем круглом 2000 мне исполнится 90 лет, если я доживу.

Я не чувствую этого возраста дома. Но на сцене мне мешает глухота. Помните, у Грибоедова "Возьмите свой рожок! Ах, глухота - большой порок". Вот рожки, слуховые аппараты отравили мне жизнь. Истинные мучения с ними, потому что они на сцене вдруг начинают пищать или выключаться. Это все такие муки, такие волненья. Сцена, партнеры, а у меня "технические неполадки"! Уши не слышат, глаза не видят, голос не говорит. Это все уже не я. От меня осталось совсем чуть-чуть, и скоро это чуть-чуть растает в воздухе.

- А память? Ваша книга "Все это было" поражает подробностями и деталями событий, начиная с 1915 года...

- Я начала писать, потому что не могла смириться с потерями. Люди, о которых я писала, были любимые мной люди. О них и вспоминать легко, и писать, потому что они не забывались никогда. Я уверена, что память - это любовь. Когда я писала книжку, я пыталась вспоминать подробности каких-то тяжелых и неприятных ситуаций и... не могла.

- Ваша встреча с Николаем Павловичем Акимовым, блестящим режиссером и художником, была единственная, "роковая"?

- Эта любовь была и единственная на всю жизнь, и самая главная, и "роковая". И не только "была": он остается для меня живым человеком. Мы бесконечно любили друг друга, в любом испытании - война, опала - были вместе. Но в то же время мы были свободны. Каждый мог делать то, что хотел и считал нужным. У нас даже были романы. И у меня и у него, но это ничего не значило, абсолютно не влияло на наши отношения. Мы радостно и прекрасно прожили долгую жизнь вместе.

- Почему в ваших книгах вы почти не пишете об Акимове?

- Мне трудно писать о нем прямо - слишком остро чувствую каждую черточку, помню каждую деталь, а высунуть наружу не могу даже кончик воспоминаний. Что-то очень тонкое, но ранящее, мне мешает.

- Как актриса вы не просто были под его влиянием, вы формировались в "акимовской" эстетике. Он обсуждал с вами творческие планы или неудачи?

- Вся творческая жизнь прошла вместе. Мы познакомились с ним в 1933 году. Я уже три года была профессиональной актрисой, играла в Свердловском детском театре, в "Синей блузе". Была еще дурашка. Он меня многому научил, и я сама научилась, слушая его, наблюдая. Акимов был действительно необыкновенным. А как умел радостно трудиться! Спал только пять часов в сутки, терпеть не мог отдыхать.

Отдыхом для него было рисование портретов. Этих портретов он сделал великое множество.

- В те времена бесконечных запретов и ограничений совмещение в одном лице режиссера и художника не приветствовалось?

- Ему все запрещали. Шлейф скандала после его постановки "Гамлета" в Вахтанговском театре в 1932 году тянулся много лет. На самом деле постановка была изумительная, неожиданная и гораздо более современная, чем теперешние попытки. А пьесы Евгения Шварца, его "сказки", в которых даже самые тупые узнавали себя? Он постоянно писал для Акимова. И лучше Николая Павловича никто не умел зашифрованно расшифровывать его притчи. Какую надо было иметь внутреннюю силу, чтобы несмотря на критику, запреты, изгнание из театра, стиль которого он создал, все-таки продолжать... Но он и половины не сделал того, для чего был предназначен. - Как вы его поддерживали?

- Когда ему было невыносимо трудно и горько, он ни за что не признавался. Продолжал шутить, отвлекать мое внимание от горьких тем. Мне ничего специально не нужно было делать. Просто он был уверен, что есть кто-то, на кого можно опереться. Когда его в 1949 году выгнали из театра, я подала заявление об уходе, но должна была доигрывать спектакли. На некоторое время мы расстались, он был вынужден уехать в Черновцы. Это было самое трудное время. Тогда Охлопков дал ему поставить спектакль по пьесе Алешина "Директор", потом Райкин пригласил. Я работала на эстраде для заработка, затем вернулась в Театр комедии, в котором директора менялись, как теперь у нас премьер-министры. Театр был истерзан. Очень-очень больные воспоминания.

- Боль из-за идиотизма властей или предательства людей?

- Людей. Некоторые вещи не просто противны, они жгут каленым железом. Те же, которые яростно "разоблачали" "формалиста" Акимова, первые стали его неумеренно восхвалять. Пестрая была жизнь: мир, война, мир, война, снова мир. А полифонией звучало - "назначили", "сняли", снова "назначили"... Как будто можно "назначить" кого-то стать талантом или гением!

- А после "отпущения грехов" формализма-космополитизма вас выпускали за границу?

- За Акимовым и правда был грех признания на Западе. Его опальный "Гамлет" был известен в Европе. В 1966 году Акимова пригласили в "Комеди Франсез" ставить пьесу Сухово-Кобылина "Свадьба Кречинского". Пока Акимов пытался помочь изящным актерам "Комеди Франсез" "обрусеть", чего они фантастически добивались, я ходила по Парижу, пьянея от его антикварного воздуха.

- Как легче прожить жизнь: с вашей репутацией красавицы или обыкновенной женщины?

- Очень трудный для меня вопрос, потому что я не считала себя красивой женщиной и всегда изумлялась этим разговорам.

- О вас говорили: "Юнгер - самая элегантная актриса Ленинграда". Какой туалет вам особенно запомнился?

- Опять из детства. В гости должна была прийти Анна Ахматова. Я, шестилетняя, бегу в мамину комнату, нахожу розовый корсет и надеваю поверх платьица, застегиваю и торжественно выплываю к гостям. Гости в восторге, а папа почему-то уводит меня в комнату и говорит: "Я не буду тебе пока объяснять, какие женщины и в каких домах выходят к гостям в корсетах". Через много лет Анна Андреевна спросила, кем мне приходится поэт Юнгер, знакомый ей по "Цеху поэтов". Узнав, что он - мой отец, сказала: "Я помню маленькую смешную девочку, закованную в негнущиеся латы розового корсета..." Все отрочество я проходила в платьях из полосатых мебельных чехлов. Потом у меня была портниха, и я любила обдумывать, а потом заказывать себе туалеты. Но я всегда могла обходиться малым, потому что никогда не забывала парусиновые туфли, густо смазанные (для тепла) гуталином, в которых я не только ходила по улице, но отплясывала на вечеринках в юности.

- Вы ведущая актриса Ленинградского театра комедии, репертуар которого во времена Акимова был очень разнообразен. Какие роли вы предпочитали?

- Мне хотелось играть все, без намека на амплуа. В Ленинграде публика обожала "испанские страсти" пьес Лопе де Вега. Играла молодых красавиц и старух, все роли Шварца. Акимов говорил: "Тень" - это наша "Чайка", а Шварц - наш Чехов". Свою любимую роль я сыграла в одиннадцать лет. Роль Сальери. Боже мой, с каким исступлением я топала ногой в черной гамаше и, вся дрожа от гнева, произносила:

  00:04 19.08