Не "священная" и не "народная".

Аркадий Бабченко. "Алхан-Юрт". Повесть. "Новый мир", 2002, 2.

Более десяти лет идет война в Чечне, а художественного осмысления этой трагедии, волны "чеченской военной прозы", вроде бы предвосхищенной рассказом Владимира Маканина "Кавказский пленный", пока что не наблюдается.

То ли бывало раньше во времена госзаказа. "Афганская военная проза" началась романом А. Проханова "Дерево в центре Кабула". Его герои испытывали "удивительное, бодрое чувство, когда вместе с боевыми товарищами... проводят операцию в жарких красных песках. В это время где-то в Москве сверстники... сидят в институтах на лекциях... сознание своей силы... было упоительно". Но не будем предаваться ностальгии, а посочувствуем помощнику президента РФ Сергею Ястржембскому: легко ли ему каждый раз объяснять несведущим журналистам разницу между "войной" и "контртеррористической операцией". Что же до писателя Проханова, то он нынче озабочен куда более важными, на его взгляд, проблемами. Повесть Аркадия Бабченко "Алхан-Юрт", в каком-то смысле - прорыв.

Ее автор - журналист, принадлежит поколению "девяностодесятников" прошлого века, свидетелей и очевидцев провозглашения общечеловеческих ценностей взамен прежних классовых. Для его мироощущения индивидуальное "я" так же незыблемо, как для людей советской эпохи - коллективистское "мы". Внимание молодого писателя безраздельно отдано личности, конфликтующей с окружающим миром.

Пространство, в котором живут герои повести, враждебно человеку. Пехоту бросают в засаду, где "ни постучать, ни потоптаться на месте - ночь и холод сковали движения, давили на грудь... Так прошло четыре часа". Природа в Чечне "странная... какая-то, только что чернота была, хоть глаз выкалывай, а луна вышла - и пожалуйста... номера домов прочитать можно". От этого враждебного пространства легко прийти в ужас, представить все происходящее обморочным сном, в котором Чечни нет, "потому что тут живут совсем другие люди, они говорят на другом языке, думают по-другому и по-другому дышат". Однако поэтика "дурного сна" не становится стилевой доминантой повести. "Обычная" военная операция изображена в реалистическом ключе. Тем интереснее соотнести повесть с другими произведениями, продолжившими в свое время в русской литературе традицию "военной прозы".

Последним по времени явлением, продолжившим эти традиции, стала "афганская проза", выдвинув имена антиподов Проханова - О. Блоцкого, О. Хандуся, О. Ермакова. По этим именам, как по метам художественного осмысления "интернационального долга", можно проследить развитие феномена "афганской прозы".

Дебютант Олег Блоцкий писал в предисловии к своим военным рассказам в 1993 году: "Мне 27 лет. Жизнь моя ничем не отличается от судеб миллионов парней, родившихся в едином Советском... Есть всего один штрих - служба в Афгане". (Не это ли "единое Советское" подвигло его нынче на книгу о президенте Путине?) Рассказы Блоцкого, став летописью неизвестной войны, зафиксировали факты и реалии жизни солдата. Однако война не стала в них импульсом к обобщающим размышлениям о судьбе человеческой.

Схематичность характеров героев у Блоцкого присуща и героям Аркадия Бабченко. Связующее звено в творчестве этих писателей - традиционный образ "рейнджера". В повести Блоцкого "Демеев" "профессионалом войны" выступает лейтенант Стрекозов, в повести Бабченко - лейтенант Ситников и комбат по кличке Глупый Хер. За ними нет судьбы, а только знак "ненавистного командира".

Бабченко о судьбе своих второстепенных героев вообще забывает и целиком сосредотачивается на чувствах и переживаниях главного героя повести - радиста Артема.

Именно личностное, интимное переживание войны роднит повесть Бабченко с творчеством другого прозаика-"афганца" - Олега Хандуся. Типологически схожи чувства героев: "Потом уже нравилось врываться в чужие дома, сбивая прикладом замки, выламывая ударами сапога ветхие двери... Чувствовать на себе боязливые взгляды дехкан" (Хандусь). "Мы за секунду войны одну копейку получаем. День прожил - восемьсот пятьдесят рублей в карман положил. Так что мне совершенно фиолетово, кончится - хорошо и не кончится - тоже зашибись" (Бабченко). Оба писателя, отрицая войну в любом ее проявлении, видят трагедию человека, научившегося убивать.

Самым значимым событием в афганской прозе признан по праву роман Олега Ермакова "Знак зверя". Полифоничный и многоплановый, напряженно доискивающийся ответа на вопрос о целесообразности войны. Ответ куда как определенен: афганская война велась не с отдельными вооруженными формированиями, а с народом и была абсолютно ненужной и бездарной авантюрой государственной политики.

Вернемся к повести Бабченко. Ее стоит отметить хотя бы потому, что в ней впервые осуществляется попытка раскрыть или хотя бы обозначить мироощущение солдата-контрактника. Не секрет, что во время первой чеченской войны своими врагами чеченцы считали не призванных по разнарядке рядовых, а именно контрактников, избравших войну профессией. Разница в мировоззрении "отдающего долг Родине" и зарабатывающего войной деньги - очевидна.

Что побудило главного героя, отбывшего, судя по всему, первую чеченскую войну, по доброй воле вернуться сюда, угадывается смутно. Смерть его - не физическая, а духовная - выдержана в символическом, несколько романтизированном ключе. "Умер он здесь. Человек в нем умер, скончался вместе с надеждой в Назрани. И родился солдат".

Гуманистическая позиция авторов "военной прозы" в русской литературе отрицает поэтизацию войны и культа силы. В повести А. Бабченко война и вовсе уходит на второй план - "первое место занимал быт, извечные солдатские проблемы: пожрать бы чего-нибудь, погреться и покурить". Этот быт античеловечен. И потому страшен.

Как же все-таки непросто г-ну Ястржембскому внушать Отечеству, будто контртеррористическая операция в Чечне - совсем, дескать, не война. И как сложно объяснить беженцам, что нужно чуть-чуть потерпеть и федеральные силы обеспечат конституционный порядок, ведь осталось всего-то полторы тысячи боевиков... А тем временем война в Чечне по-прежнему идет. Не "священная" и не "народная"... Грязная идет война.

ВЯЧЕСЛАВ ШЕПТУХА.

  00:04 14.03