Послесловие к празднику.

СЕДЬМОГО ноября после без малого двадцатилетнего перерыва я был дома, в Пскове, на демонстрации. Улица была пуста, движение перекрыто, и тем как-то особенно подчеркивалась изолированность этого шествия. Колонна длиною в небольшой городской квартал была заботливо опекаема автомобилями с мигалками и солидным отрядом милиции. Встречный народ с тротуаров равнодушно провожал глазами смущенную и как будто сжавшуюся в себе колонну. Два старых знамени, один выцветший транспарант КПРФ, да три-четыре бумажных лозунга: "Победили в Курске - победим в Пскове!", "Молодежь - за Никитина" (кандидат в губернаторы от КПРФ на ближайших выборах) и еще что-то неизменное о деньгах и пенсиях.

Одеты все под стать серому осеннему дню. Без улыбки, без цветка... Медленность движения только усиливала похоронное чувство одинокой тоски и усталой печали. Какая уж тут сила! Это был исход.

Странно, что и бодрость духового оркестра не возбуждала шествия.

Я стоял в стороне, здоровался с былыми товарищами в колонне, с кем работал, кого знал, с кем дружил, кого обходил за версту при разности взглядов. Они были моего возраста. И мне было странно стоять сбоку, а им, и это было видно по уклончивым взглядам, странно и неловко идти в колонне, словно они делали что-то не по возрасту сомнительное.

И как же печальна была эта собравшаяся вместе старость, не разбавленная молодыми лицами. Не было уже и вызова, еще державшего этих людей в таких демонстрациях семь-восемь лет назад. Глаза угасли, вера умолкла. Держала уже одна привычка, да и та сходила на нет.

Неужели это было так же по всей стране? На митинг можно было не оставаться, там вс до слова известно наперед (назавтра знакомый журналист сказал, что о революции никто не сказал ни слова. Е просто позабыли, кинувшись в злую предвыборную пропаганду).

И бог весть отчего было горько и одиноко. И жалко и этих старых людей, договаривающих слова, в которые они уже и сами не верили, и себя. Ведь это была и твоя жизнь, твое минувшее, неотменимая часть твоей истории. И вот она уходила.

Но и не одно это болело в душе. А то, что мы вообще, оказывается, разучились быть вместе, перестали быть народом общего порыва, каким последний раз, кажется, были 12 апреля 1961 года в день полета Гагарина. Дальше все только сходило на нет, мелело и оскудевало, разливалось на ручьи, где и иногда еще что-то вскипало и горело, как в первые годы перестройки, но и там уже всякая река текла в свою сторону.

Я говорю об этом своему петербургскому товарищу, и он неожиданно поворачивает тему:

- А мы каждый год в день кончины Государя ходим в Питере крестным ходом от храма Спаса-на-крови до Казанского собора. И всегда я чувствую то же одиночество и неудобство и смущенное равенство с теми, кто стоит на обочине. Кликушество одних, неловкость других, какой-то пустой вызов третьих. И вот ничего этого нет. Собрание чужих друг другу людей, которым хочется скорее или вовсе уйти, или укрыться в храме.

Да, именно вот это меня и задело. Ведь и демонстрация в начальном высшем значении - родня крестному ходу и рождается общей волей. И люди там и там, когда бы повнимательней вглядеться, можно было бы увидеть в этом ноябрьском бедном шествии лица, которые попадались тебе в крестных ходах, безмысленно смешивая эти несоединимые колонны. Хотелось бы уверить себя, что русский человек понемногу обдумает свое сердце. Но получается это плохо. Промежуток затягивается и становится способом жизни.

Это мы. Это с нами и в нас. И сколько ни говори о возрождении, обновлении, национальном преображении, себя не обманешь. Кажется, как мы ни упрямились, а все-таки вышли на дорогу индивидуализма, дорогу европейского сообщества отдельных людей. Всему свой час. Вероятно, это неизбежно.

А сердце смущено и печально. Псков.

ВАЛЕНТИН КУРБАТОВ.

  00:04 16.11