Гоголь с нами.

КНИГОЧЕЙША.

Воистину событие. Наконец вышел первый том Полного академического собрания сочинений и писем ГОГОЛЯ (М., "Наследие", 2001), подготовленного ИМЛИ. А точней, редакционной группой под мощным предводительством Ю.В. Манна. В перспективе томов аж 23... Ни одно из предыдущих изданий полным считаться не может. До революции имели место цензурные изъятия одного толка, после - иного: писатель постоянно подвергался "прогрессивной порче текста". Труднейшие проблемы были и с циклизацией: замыслы у Гоголя расцветали пучками и наплывали друг на друга. Структура гения оборачивалась хаосом чтения. В новом своде витиеватая интенсивность гоголевской эволюции взята в берега. "Восстанавливаются связи между текстами, а также плотность всего контекста" - это из преамбулы... Первый том - весомый, как строительный кирпич, и цвета брусники с золотом - включает ранние вещи, "Вечера на хуторе близ Диканьки", идиллию "Ганц Кюхельгартен". Черновики, варианты, редакции. Комментарии сочетают научно-текстологическую дотошность и литературно-бытовую живость. Видишь, как студент Гоголь-Яновский, выспросив у матери триста рублей, устроил первую свою книжицу в типографии Плюшара, как отправил инкогнито экземпляры Плетневу и Погодину (оба оставили "подарок" без внимания)... Как появилось на идиллию два резко отрицательных отзыва...

Как таинственный стихотворец приходил в книжную лавку выяснять, продается ли его сочинение... Как, убедившись в неуспехе, бросился со своим верным слугой Якимом по книготорговцам, отобрал у них все экземпляры, нанял в гостинице нумер и сжег весь тираж! Итак, Гоголя-поэта поглотила печка, одновременно родив грандиозного прозаика, который уже малороссийские повести, "изданные Пасичником", неспроста (выстраданно!) открывает ворчанием предполагаемого читателя: "...Право, печатной бумаги развелось столько, что не придумаешь скоро, что бы такое завернуть в нее"... Наблюдение с 1829 года ничуть не устарело, в связи с чем лично я бегу в книжную лавку, дабы, раздвигая груды праздной печатной бумаги, подписаться на Полное собрание Гоголя. А вы?

Автобиографическая проза ВЛАДИМИРА ДУДИНЦЕВА (1918-1998), выпущенная в Петербурге журналом "Нева", названа так, что можно запросто обмануться: "МЕЖДУ ДВУМЯ РОМАНАМИ". Интригующе и фривольно а lа "Опасные связи"! Не тут-то было: книжка - о том, какую счастливую, хоть и несчастливую творческую жизнь прожил этот самый советский антисоветский писатель меж публикацией романа "Не хлебом единым" (1956), за которую даже Симонов вылетел из новомирского кресла, и "Белых одежд" (1987), ставших вторым бестселлером в жизни Дудинцева. Эту исповедь, язвительную и веселую, писатель готовил в предчувствии смерти, а близкие ее завершили. Авторские новеллы о семье интеллигентов-разночинцев, истерзанных новым временем, о детстве (был он вундеркинд и победитель конкурсов), об учителях (Рахтанов, и Огнев, и Багрицкий, и Михоэлс - острые портреты), о войне, где пехотный офицер был четырежды ранен, о работе в журналистике, о травле КГБ и "писательской общественностью", о нищем остракизме, в чьих недрах возникали новые друзья, - перемежаются неунылыми репликами жены писателя. Повествованье пластично, а "лоскутность" ему вовсе не вредит - потому, вероятно, что Дудинцев (воссоздана его писательская кухня, которую он укреплял сваями иных искусств) любил работать методом лоскутного одеяла, клеить готовые фрагменты и ходить вокруг под Шопена. Он пил пиво с Бабелем. Он не прощал, но жалел предателей, карьеристов, дураков. Он сам построил лодку и дом. Он вдребезги разбил "Победу". Он впроголодь вырастил четверых детей. Он рничал над следователями. Он гордился, что один затравленный изобретатель дал его книгой по голове министру ("применил по назначению"). Он, пребывая в нетях, дружил с великой Марией Юдиной и говаривал с ней по телефону музыкальными фразами - она ему вопрос, а он ей интродукцию из арии Пимена... Мало кто из писателей этого поколения сам себя оценивал смеясь, а вот Дудинцев сознает, что первый свой антисоветский роман писал "с незримым пионерским галстуком на груди". Эта самоирония и делает простую хронику трагисатирическим фактом ХХ века. А если вернуться к Гоголю, то книжка Дудинцева - это новая "повесть о капитане Копейкине", но рассказанная с куражом Ноздрева... Урок оптимистичен и укладывается в присказку писателя: "Вода дырочку найдет"! Была бы вода.

Книгу Сергея ДОВЛАТОВА (1941-1990) "ЭПИСТОЛЯРНЫЙ РОМАН С ИГОРЕМ ЕФИМОВЫМ" (М., "Захаров", 2001) И. Ефимов - адресат, и покорный соавтор, и прототип необычного повествования - определил как "пыльную переписку из двух американских углов". Длилась она более десятка лет (1978-1989) и вместила в себя многое. Здесь и довлатовские картинки быта, и корректура, и сплетни, и бесконечное выясненье механизмов успеха, и Бахусовы подвиги, и "завязка", и семейная суета, и (изредка) соображения о ритме и пунктуации прозы, и очень узкий круг чтения, и долгие мелкие финансовые расчеты. Ну и портреты... Тут Довлатов наследует Собакевичу: шумный балбес... законченный мерзавец... страшный поц... интриган и баба... жуткие прохиндеи... большая свинья... дрянь... проныра... прохвост... - таковы аттестации из писем нашего сверхгуманистичного прозаика другу-издателю, который постепенно превращается в недруга, причем подоплека взаимной неприязни до конца ни участникам переписки, ни тем более читателю не ясна. Остается гадать. То ли сказалась провокативность эмиграции, требующей от посланцев России непомерных психических усилий (в зарубежье "тип беспризорного гения не в почете", как сетует Довлатов), то ли - опасность всякой заматеревшей романтики, то ли... Временами Довлатов до боли самокритичен: "Я так долго ожидал возможности жить жизнью, близкой к литературе, успел состариться, и теперь, наверное, веду себя как-то неприятно, хвастливо и торжествующе". Интересно, что если Дудинцев даже в годы унизительного изгойства писал о яви признательно: "Я не видел киноленты значительнее и интереснее", - то Довлатов, уже восходя к успеху, констатирует: "Я убедился, что в мире правят не тоталитаристы или демократы, а зло, мизантропия и низость". Выходит, дело не в системе и не в удаче, а в личности (ее еще именуют душою). В случае Довлатова, как мы видим теперь, постоянно происходила мучительная и для него, и для близких борьба меж изнанкой (о ней - поспешно изданный садомазохистический эпистолярий) и лицом (легкая, артистично-нежная, свойская и потому популярная проза). Строка 1983 года: "Главная тема моих писаний в самом общем смысле - попытка защититься от хаоса и безумия - через банальность, общие места и воспевание нормы"... Материал для психоанализа - увы, посмертного. Что касается хорошего прозаика и издателя И. Ефимова, то письмо Довлатову на гребне разрыва он начал так: "Ну, душа Тряпичкин, спасибо тебе - потешил душу!", а подписал: "Всегда твой, Ив.Ал.Хлест". Воистину: Гоголь с нами - все мы из него вышли и разбрелись кто куда по белу свету.

ТАТЬЯНА БЕК.

  00:04 15.03