Чеховым больше.

Иллюзия жизни и жизнь без иллюзий.

Парадоксально, но факт: в героях, коллизиях, ритмах классических пьес нынешний театр чаще грубо, а порой и тонко улавливает черты современных лиц, знакомых (не путать с вечными) конфликтов. Однако стоит только обозначить время действия "наши дни", как на сцене появляются вымороченные персонажи с большой претензией на сумасшедшинку (или уже клиенты психушек), они несут околесицу под видом интеллектуальной игры (уж очень авторы начитаны) и решают проблемы, обозначаемые только с прописных букв - Жизнь, Смерть или лучше Иллюзия жизни, Смерти, Мечты, Любви. В этих спектаклях обязательно поют и танцуют, потому что без музыки не могут взобраться на высоту большой буквы. Причем говорить можно черт-те что, зато музыка будет Альфреда Шнитке.

Спектакли последнего месяца (можно, конечно, сказать в пандан - начала века или ухнуть - тысячелетия) лишь подтвердили наблюдение, прихваченное из прошлого столетия.

Крутые рифмы бандитского Петербурга.

"Маскарад" театра им. К.С. Станиславского уже поспешили провозгласить худшим спектаклем полусезона. Лермонтова защищают так, будто фамилия режиссера - Мартынов.

А его зовут Виктор Шамиров, и он уже поставил в Москве несколько спектаклей, обративших на себя внимание.

Наших пуристов шокировало собственно то же, что и царских цензоров, много лет запрещавших пьесу, - "гнусность нравов", в ней представленных.

Арбенин, сыгранный Сергеем Шакуровым, лишен романтического ореола. Он - не постаревший Печорин, не мизантроп на покое или Отелло русского розлива, каким его порой играли.

Режиссер и актер не пропускают ни одной строки, где оценивается темное прошлое героя. И, пожалуй, солидарны с Казариным, уверенным: "дурак, кто говорит", что можно победить натуру. Его едкий ум, циничный взгляд, безжалостность оценок, жесткость манер весьма далеких от светской ритуальности - итог того жизненного опыта, который вывел его в дамки ("богат - стал барин"). Он - "крестный отец" без "семьи", остановившийся, ушедший от дел. Из тех, про которых нам неустанно говорят в утешение, мол, накушаются и будут соблюдать законы, чтить конституцию, платить налоги. Повторим: "Дурак, кто говорит". Здешний Арбенин отравил Нину не потому, что обманулся, его ни на секунду не мучат сомнения, а потому, что даже вообразить себе не может людей, живущих по другим законам, - "сердце холодно и спит воображенье". Жаль, Шамиров не поверил до конца своим живым импульсам, идущим от непредвзятого прочтения текста, а позволил себе вместе с художником спектакля, величайшим стилизатором Павлом Каплевичем, увлечься названием - маскарадом, каковой стал и стилем, и жанром. Не клюнув на лермонтовскую подсказку "век нынешний - блестящий, но ничтожный", театр отбросил всякие "но" и педалировал "ничтожность", не только внутреннюю, но и внешнюю, чем, конечно, не столько упростил, сколько "опростил" рассказанную историю. За что и был заклеймен критикой, хотя, по-моему, во многом понят публикой. Понят тюфяк Казарин (А. Самойленко), знающий наизусть "Белеет парус одинокий", понята Нина (И. Гринева), знающая наизусть те непечатные пушкинские стихи, с которыми ее непременно пригласили бы в "Нашу гавань", и легкомысленная баронесса Штраль (В. Толстоганова), ничего наизусть не выучившая.

Публике, правда, думаю, невдомек, что Шамиров выбросил лермонтовского Неизвестного, наказывающего в финале Арбенина. Впрочем, безнаказанность - ей, публике, тоже понятней.

С понтом под зонтом.

Есть театры, в которых умеют ставить не только поклоны, но и премьеры. Нехитрое это ремесло иллюстрирует не столько художественную интуицию, сколько житейскую прочность коллектива и его руководителя. На театральном сленге "сделать зал" означает заполучить "лица", которые, мелькнув в новостных программах, принесут хорошие рекламные дивиденды: был "сам" такой-то с супругой, надо бы посмотреть. На бытовом сленге это называется - "понт". Между прочим, спектакль, как и "понтярщик" - человек, может оказаться вполне приличным, но привкус, согласитесь, остается.

Моя соседка на премьере во МХАТе им. Чехова "Девушек битлов", хорошая, между прочим, артистка, чуть не умерла от смеха, когда известную теперь всем зрителям просьбу выключить мобильники, не вносить еду и напитки в зрительный зал вдруг повторили столь же вкрадчиво по-английски: "Ну, прямо "Аэрофлот" какой-то, пристегните ремни!" В переводе на общедоступный сие обращение должно было означать, что зал битком набит иностранцами, причем такими же Шариковыми, как и те, которых уговаривают по-русски. Хотя в поле зрения находился один только Никита Михалков, пришедший посмотреть на игру своей "правой руки". Игорь Угольников - вице-президент Фонда культуры - исполняет в спектакле "Девушки битлов" роль ведущего телешоу.

Приглашение в спектакль экс-звезд из смежных искусств - испытанный понт-прием. В новом миллениуме на драматической сцене попробовала свои силы, к примеру, Людмила Семеняка в постановке Иосифа Райхельгауза "Прекрасное лекарство от тоски". Знаю о переговорах некоторых театров с политиками, удивляюсь, почему совершенно не задействованы спортивные резервы, - тут ведь и болельщики, сроду в театр не ходившие, потянутся.

Но это так, в скобках, а за скобками мучительные усилия заполнить пустоту, оживить скудное содержание пьес, написанных манерно, но беспомощно.

Ни опытный драматург Семен Злотников, лечащий от тоски, ни дебютант Сергей Волынец (известный переводчик), сочинивший для театра истории о безвестных музах битлов, не могут сделать своих персонажей попросту действующими лицами, зато заставляют их философствовать, сублимировать, галлюцинировать и так далее. В таких случаях критикесса из одной юношеской пьесы Э. Радзинского говорила задумчиво: "В этом есть что-то лермонтовское". Теперь она заметила бы - экзистенциальное.

В спектакле Райхельгауза перед нами немолодая супружеская балетная пара, затеявшая совместное самоубийство. Нам даже сопереживать бедолагам трудно, потому что до середины второго действия мы почти совсем ничего про них не знаем. Даже досмотрев спектакль до конца, не могу с уверенностью сказать, удалась ли вторая попытка героя Альберта Филозова покончить счеты с жизнью, потому что в первом акте его верная жена - Семеняка - мужа надула: он расставался с жизнью по-настоящему, а таблеточка-то была несмертельная. Хороший артист Филозов все равно спектакль к финалу на себе вытаскивает, сыграв эдакий театральный дайджест, спрессованное воспоминание о славном и бессмертном отце "взрослой дочери", психологический этюд на тему силы безволия, свою филозовскую иронично-надрывную тему. Но сыграв, только лишний раз напомнил, что в том великом спектакле была и почва, и судьба, а здесь балетные упражнения в прямом и переносном смысле слова, рядом с которыми драматические усилия балерины вызывают сочувствие человеческого, но не художественного свойства.

В "Девушках битлов", поставленных на Новой сцене МХАТ режиссером "Табакерки" Александром Мариным, галлюцинируют поразмашистей. Сам режиссер называет жанр спектакля "иллюзией в иллюзии". Если рассеять туман этого новаторского определения, то окажется, что оно попросту освобождает от логических мотивировок. Так проще переноситься из телевизионного павильона, куда приглашены девушки, считающие себя музами легендарной четверки, в сумасшедший дом и обратно, с "залетом" на очередное место действия известных песен, героини которых Рита, Сэди, Люси и Мишель.

Кто же посягает на фантазию, хотелось бы просто не путаться между маниакальными синдромами (а рядом с девушками обитают в палатах пациенты - Ленин, Маркс, Эйнштейн и Маяковский) и человеческими драмами. С новостью о том, что современный мир - один сплошной сумасшедший дом, трудно стать ньюсмейкерами. Тут уже хочется вспомнить не "Полет над гнездом кукушки", а родимое "Пролетая над Череповцом...". Поначалу в завязке, до иллюзий и галлюцинаций у артистов было много смешных и трогательных наблюдений над теми, кто создает и участвует в телешоу. Возможно, И. Золотовицкий, А. Скачкова, Н. Неведина, Ю. Чебанова, П. Медведева, Н. Рогожкина и сам И. Угольников готовы были бы разгадать многих интригующую загадку, зачем люди со своими откровениями приходят в студию. Театральное шоу про телевизионное шоу унаследовало родовые черты. Только в зале ни выключить ТВ, ни переключиться на другую программу нельзя.

Многоуважаемый шкаф.

Это всем памятное обращение Гаева звучит в новом "Вишневом саде", поставленном Леонидом Хейфецем в театре Моссовета, без всякой иронии. Вернее, воспринимается без иронии. Как и монологи Пети о светлом будущем. Как и нелепость Епиходова или офранцуженное лакейство Яши. Герои Евгения Стеблова, Алексея Шмаринова, Александра Пашутина, Виктора Гордеева живут и гибнут всерьез. Вместе с другими известными вам лицами.

Неужели и впрямь какой-то многоуважаемый "Вишневый сад"? Неужели что-то может прозвучать сегодня современно без рничества, без наркотической ломки, без смены сексуальной ориентации всех персонажей? Воистину на это надо решиться. Как надо было решиться на то, чтобы не заглядывали в окна старого помещичьего дома туманящие взор цветущие белые нежные ветви деревьев, а вывалить в заброшенной детской груды сморщенных, запылившихся, никому не нужных сушеных вишен (художник Владимир Арефьев).

Выбрав на роль Раневской Ольгу Остроумову, Хейфец словно внес в сюжет какую-то человеческую ясность, черту, определяющую притягательность этой актрисы. Ее Раневская - не прямолинейна и не простовата, а проста в мыслях, чувствах, поступках, желаниях, отношениях с окружающими. Быть может, потому неожиданно внятно начинают звучать некоторые мотивы пьесы. Из философических они переходят в разряд жизненно важных. Какие уж тут абстракции ("Вся Россия - наш сад") рядом с этой сушеной вишней и красиво стареющей женщиной.

Абстракцией перестали быть разговоры о деньгах, всегда стыдливо меркнувшие в садовой поэзии. Именно они, деньги, сегодня, здесь и сейчас решат каждую конкретную судьбу. Вовсе лишился схоластического комизма спор о том, кто "выше" и "ниже" любви. Ясность и убежденность на сей счет Любови Андреевны словно незримой чертой делит окружающих на своих и чужих, более того - на опасных и безвредных. За принадлежность к тем, кто "ниже", безоговорочно помилован Лопахин Дмитрия Журавлева, но взята, например, под подозрение Варя Марины Кондратьевой.

Темп этого спектакля, несущегося со скоростью курьерского, проходящего вблизи имения, притормаживает только в финале, когда брат и сестра, тесно прижавшись друг к другу, давятся слезами, оставляя нас с ощущением неизбежности и неутешности. Сухая горечь такого эмоционального итога, не приумноженная ни стуком топоров, ни ритуальным замуровыванием Фирса (Борис Иванов), как-то легко объединяет в скорби зал и сцену. В скорби не по утерянному прошлому, а по извечной готовности повторять и повторять этот сюжет.

Как вы постарели - то одному, то другому замечает Раневская, словно проговариваясь о своем, о тайном. Все вместе мы постарели еще на один "Вишневый сад".

Этот спектакль вышел на подмостки по-чеховски тихо и интеллигентно, став первым в новом столетии. Это вовсе не значит, что он прошел незамеченным, просто круг его ценителей (да и создателей) старомодно стесняется слова "раскрутка".

МАРИЯ СЕДЫХ.

  00:04 15.02