Ее увез эсминец "Летчик".

До последнего своего дня Татьяна Демченко верила, что большевики исчезнут.

Я вдруг получил в полное распоряжение пожелтевшие от времени дневниковые тетрадки, заполненные размашистым почерком со всеми приметами дореволюционного правописания. Первая запись датирована 27 июля 1919 года, последняя - 15 июня 1940-го. Их автор, принадлежавшая к первой волне белой эмиграции, так и не исполнила своей мечты вернуться на родину.

ОНА ЗВАЛАСЬ Татьяной. Подобно своей поэтической предшественнице она была гордой, преданной и романтичной. Фамилию Демченко получила от мужа, которому и посвящены ее вступительные слова:

"С этой страницы начинается моя новая жизнь замужней женщины - как смешно! Будто и не ко мне относятся эти слова. Они мне кажутся такими нарочными, точно я играю в куклы...".

Она вышла замуж сразу же после окончания гимназии, став спутницей боевого каперанга, командира действующего на Черном море эскадренного миноносца "Летчик". Едва сыграли свадьбу, как ее нежный и мужественный Жоржик (Георгий Петрович) ушел в плавание. В лучезарном будущем Татьяна ничуть не сомневалась. И всего-то ей для полного счастья не хватало обещанного мужем скорого приезда в двенадцатидневный отпуск. "Как это будет чудесно - вместе гулять по благоуханному севастопольскому парку", - пишет она. И восклицает: "Господи! Как хорошо жить на свете!".

Как можно было столь безмятежно мечтать, когда на дворе стоял 19-й год, рушилась Россия и через считанные дни Севастополь должны были захватить большевики! Просто до последнего дня своего Татьяна продолжала верить, что "большевики все равно исчезнут, как исчезает любое дьявольское наваждение".

Теснимые красными и всякого рода бандами, молодожены пробирались к месту стоянки "Летчика" и - добрались.

"Небывалый в истории случай: в походное время на военном судне - женщина, - с гордостью пишет Татьяна. - На корабле все кипит. Через час снимаемся, идем брать Каховку, занятую комиссарами. Все страшно увлекательно, я - воюю! Мне положительно везет, благодарю тебя, мой храбрый рыцарь, что ты взял меня, миленький мой - люблю тебя!".

Есть в дневнике другая интересная подробность, опровергающая знаменитую песню про "Каховку - родную винтовку". Оказывается, чтобы завладеть Каховкой, никакие "родные винтовки" красным не понадобились. Весь гарнизон белого воинства, насчитывавший "не меньше трех-четырех сотен интеллигентных офицеров", покинул город без боя. То же самое случилось в Новороссийске, Херсоне, поселке Казачьем и других городах и селениях на пути следования эсминца "Летчик" (он двигался по глубоководному Днепру. - Г.З.).

Даже агитпроповская историография не ставила под сомнение личную храбрость "золотопогонников" и их боевую выучку. Что же они так легко сдавали свои позиции? Есть смысл задуматься над записью в Татьянином дневнике: им "недостает злости воевать против русских же людей".

"Добрармии больше нет, - горько констатирует Татьяна 3 ноября 1920 года. - Вся Россия принадлежит большевикам, а мы - "бесприютные моряки, скитальцы и бродяги". Что же нас ждет? Без имущества, почти без денег. Куда? Не знаю...".

Чудом нашим беглецам удалось поспеть на последний отчаливший из Евпатории пароход "Саратов". Потом на перекладных скитались по морям и проливам, пока не добрались до берегов Африки и не осели в тунисском порту Бизерта. Татьяна 21 апреля 1921 года записала:

"Пошли слухи, что нам придется ехать на заработки то ли в Бразилию, то ли вообще в Совдепию. Оба исхода нам кажутся кошмарными. И мы решили ехать в Тунис (в данном случае - столица Туниса. - Г.З.). Надо сызнова все начинать. Трудно, конечно, но все же лучше, чем жить на пайки и быть под контролем в общем стаде...".

Она ни в чем не давала волю своей дворянской изнеженности. Мыть в харчевне посуду - так мыть посуду, секретарствовать - так секретарствовать, благо свободно владеет французским. Стал плавать на торговых судах и Георгий, сперва матросом, а потом и капитаном. Без унижений, понятно, тоже не обходилось: эмиграция есть эмиграция.

И все время тревожные мысли о Родине. Редкая запись в дневнике обходится без рефрена:

"Жить под вечным кошмаром большевизма хуже в тысячу раз, чем здесь даже быть без работы. Прихожу в ужас от бедствий, которые свалились на нашу Россию: голодают до 40 миллионов человек, тиф, холера, чума. В нашей здешней покойной жизни кровавым призраком видится Родина... Милые мои, дорогие, каково вам там?" Не сомневаюсь, сегодня будут восприняты как вполне злободневные и ее суждения об интеллигенции:

"У них (во Франции. - Г.З.) интеллигенции нет. Мир искусств имеет лишь своих жрецов. Франция даже, быть может, их почитает и гордится ими, как у нас былая лавочница гордилась сыном-гимназистом. Но духовной близости у этих жрецов с Францией нет. Это - не наши артисты, вышедшие из народа ли, из самой ли интеллигенции. У нас они все питались соками того единственного класса, который являл собой интеллигенцию по уму и таланту. По тому уровню, под который подходит и сын мужика, какой-нибудь Шаляпин (нет, не хочу его, он продался большевикам, а теперь, видя их конец, удрал за границу и робко спрашивал: "А меня не освищут?"), и сын еврея, наш знаменитый пейзажист Левитан, и сын какого-нибудь сановника, получивший воспитание в лицее. Такого класса нигде больше в мире нет".

В конце 20-х ее дневниковые записи сильно поредели, а после 1934 года вообще были прерваны на целых шесть лет. Последняя запись, сделанная 15 июня 1940 года:

"Война на севере Франции вошла в разгар. Немцы двинули свои блиндированные и моторизированные части и, чувствуя, что они выдыхаются, заставили Италию объявить войну Франции и Англии. Итак, мы представляем из себя фронт. Сегодня уже налетели avion'ы, 40 штук, и сбросили бомбы. Мы сидели в траншее ни живые, ни мертвые".

Вскоре после войны Татьяна Александровна переселилась в США.

Ее дневники мне передала дочь - Наталья Георгиевна Киллиан из штата Алабама. Григорий ЗЕЛЕНИН, США, штат Индиана, г. Индианаполис.

ГРИГОРИЙ ЗЕЛЕНИН.

  00:04 12.08