Новое вино в старых мехах.

Премьера оперы Верди "Сила судьбы" в Мариинском театре.

КАК ИЗВЕСТНО, ближайшие годы Валерий Гергиев объявил для Мариинского театра плавно текущим фестивалем Вагнера. Немецкая музыка наряду с русской составляет костяк репертуара самой преуспевающей в России оперной труппы.

Но вот настал день премьеры, которую давно обещал Гергиев, которую давно ждал Петербург: опера Джузеппе Верди "Сила судьбы" была написана специально по заказу Дирекции императорских театров, увидела свет рампы в Большом театре города на Неве в 1862 году и была обещана мировому оперному сообществу в декорациях мировой премьеры. Их создал непревзойденный немец Андреас Леонгард Роллер, ставший в России действительным членом Академии художеств и заодно Андреем Адамовичем.

Вот тут и встал вопрос: кого любят в Мариинском больше - немцев или итальянцев? Вопрос, конечно же, политически столь же некорректный, как и допытывание у ребенка, кого он больше любит - папу или маму. Но когда оперная цыганка Прециозилла миленьким голоском Марианны Тарасовой энергично призвала оперных испанцев отправиться в Италию, дабы защитить плодородный край от немцев, "этого вечного бича Италии и ее сынов", а хор в ответ ей мощно выкрикнул: "Смерть немцам!", мы стали думать, что любовь к немецкому вдруг отошла на второй план.

По многим параметрам так оно и выходило. Спектакль в своей театральной ипостаси создан вообще без внутренней смысловой концепции, чего ни один немецкий режиссер не позволил бы себе даже в страшном сне. Конечно, любовно воссозданное оформление Роллера стильно обыграно английским художником по свету Хауардом Харрисоном. Пейзажи Роллера захватывающе музыкальны - особенно запоминается аванзанавес с мрачными тучами и одинокими парусами на бескрайнем морском просторе. Вообще воссоздание декораций Роллера воспринимается не столько как дань великой традиции, сколько как напоминание об образной природе старого, ушедшего в небытие театра.

С другой стороны, эти декорации - не музейные экспонаты, а скорее роскошный антиквариат, с которым надо научиться жить новой театральной жизнью. Между тем художник по костюмам Питер Холл и режиссер Илайджа Мошински не нашли ничего лучшего, как незатейливо подыграть оформлению (от "обыграть" до "подыграть" - дистанция огромного размера!). Исторично-бытовые костюмы и оживленно-уравновешенное поведение толпы предстало во всей дурашливой простоватости - образный язык искусства забыли и тем самым в известной мере подставили Роллера. От центральных персонажей театральной соотнесенности с поэтикой старой декорации и подавно не дождались. Все это говорило о подспудной тяге к замшелой Опере Ивановне, которую так любят в лучезарной Италии.

Но музыкальная сторона говорила с нами другим языком. Несмотря на дремучий театр, спектакль оставил ощущение крупного музыкального свершения. Событийность спектакля определяется музыкальным руководителем и тремя главными солистами. Гергиев разворачивает партитуру Верди во всеоружии дирижера-симфониста, если угодно, через вселенские замашки Вагнера, как громадное шекспировское полотно, в котором стремление к разрушению, обретающее страшные лики войны, борется с тяготением к небесной гармонии, высшему покою. Грандиозно звучащий хор и захватывающе музицирующий оркестр отвечают дирижеру с полной самоотдачей.

Пение трех протагонистов - итальянское без всяких скидок. Даже Галина Горчакова, постепенно возвращающаяся к своей звездной форме. Вообще певцы на премьере проявляли некоторую усталость: неутомимый Гергиев гонял их накануне семь часов по всем заповедным уголкам этой сложнейшей музыки. Даже выносливейший Николай Путилин наверху иногда звучал напряженно, но его Дон Карлос все равно являл пение грандиозного масштаба. Над всеми возвышался павароттиевский тенор Гегама Григоряна. Феноменальная органичность пения, абсолютная свобода вокализации захватывают в Григоряне с первых же нот.

Финальный эпизод оперы заставляет пережить погружение в исторический колодец - когда Альваро Григоряна в монашеском одеянии, своим сказочным голосом послав проклятия человечеству, бросается в пропасть с нарисованной скалы, нам вдруг кажется, что мы присутствуем на премьере 1862 года. И тогда нам становится ясным: в Мариинском театре, как и полагается заведению с новым мышлением, любят и немцев, и итальянцев, и англичан тоже любят, и всех вовлекают в неостановимый оперный водоворот.

АЛЕКСЕЙ ПАРИН.

  00:04 23.07