Памятники, которые вы не увидите.

Растаявший Зощенко.

НА ФОНТАНКЕ открывали памятник Чижику-Пыжику. Шутливый бронзовый комплимент птичке, любившей опрокинуть рюмку-другую, сделал большой выдумщик и фантазер Резо Габриадзе. Играли оркестры, веселые речи, стихи и песни фиксировались многочисленными телевизионными и фотокамерами. В этой веселой суете все легко забыли, что накануне тогдашний мэр Собчак объявил приехавшим на питерскую юморину гостям и хозяевам, что через час после чижика в Сестрорецке, на кладбище, откроется другой памятник. Великому русскому писателю Михаилу Зощенко.

Народу у могилы было мало. Но это был замечательный петербургский народ. Скромно одетые средних лет и пожилые женщины и мужчины стояли вокруг ограды с излишней даже деликатностью. Чистенькая старушка принесла несколько церковых свечей, которые время от времени гасли. Их зажигали вновь, клали к ногам Михаила Михайловича редкие цветы и снова выходили за ограду.

Зощенко сидел элегантный, независимый и печальный. В его лице и фигуре не было ни сарказма, ни иронии. Только грусть по трудной и достойной жизни. Он сидел в окружении своих почитателей, знающих его по сестрорецкой даче и питерской квартире. Один сидел.

Это было поразительное по честности действие. Там не было ни одного случайного лица. Полагалось бы сказать слово. И оно было сказано. Глубокое, точное с болью своей и тактом. Собственно, и никто иной не был бы уместен с речью на кладбище в Сестрорецке у гипсовой (мы даже не знали об этом) фигуры, кроме Андрея Битова. Он говорил трудно. Ему трудно было говорить. Он делал паузы между словами, потому что отбирал их из зощенковской и своей жизни. Это был поразительный текст.

Кроме тех двух-трех десятков людей, его не узнает никто. Никто не записал. Никто не сфотографировал это открытие и не зафиксировал его на видеопленке.

Оно состоялось и исчезло, как позже с дождями исчезнет гипсовый прототип. Остался образ события. Несомненная его ясность.

Когда все засобирались домой, к монументу подоспели Собчак с Рязановым и Жванецким. Они тоже говорили, не зная, что памятник открыт и все сказано. Репортеры опоздали и к их появлению... Теперь там стоит бронзовый памятник. Такой же. Но иной.

Крест в Жарях.

АЛЕКСАНДР Александрович Великанов - замечательный (во всех отношениях) архитектор и сценограф, дважды награжденный Государственными премиями, отмечен странностью не получать деньги за установленные в Москве памятники (поскольку их не дают) и время от времени ездить в деревню Жари, где много лет назад приобрел развалившуюся избу за доступные честному интеллигенту деньги. Жена Александра Александровича, Роза, навела в доме медицинскую чистоту, посадила цветы, навязала из лоскутков половики и обзавелась соседями, такими же безумцами, стремящимися к красоте и изолированности от зловредной цивилизации.

Жари исключены из общественной жизни страны по двум причинам. Первая - это полное отсутствие коренных жителей. Совершенно мертвая деревня в ста километрах (по прямой) от столицы давно бы стала унылым кладбищем подмосковного крестьянского быта, не заполни ее "старые" русские. Умные, спокойные люди, способные своими руками из домов нежитей сделать посильное жилье, окружить его деревьями и кустами, сложить печь и ходить друг к другу в гости без топора... Тем не менее лесная деревенька близ Александрова имела шанс утратить характерные русские черты и обрести пошлость краснокирпичных новоделов, если б не вторая причина. Туда нет дороги, хотя на карте их две.

Иностранные красавцы-внедорожники, опрометчиво ставшие на топкую тропу, ведущую в деревню, остаются там до приезда отечественного "родстера" "Беларусь" или "Уаза", хозяина которого бессовестно можно разбудить для спасения.

Зато добравшихся (только на родных "Нивах" с грубой резиной) при въезде в деревню встретит большой памятник Христу, т.е. Крест, созданный и установленный Александром Александровичем Великановым в знак того, что деревня жива и люди в ней безобидные.

Петр в Антверпене.

ОДНАЖДЫ известного московского скульптора Георгия Франгуляна занесло на Каширку, где в магазине, реализовавшем часть имущества лопнувших банков, он увидел свою скульптуру, которую купил по цене мрамора, из которого она была вырублена. Там же он приобрел диптих выдающейся современной художницы за вовсе не соответствующие деньги. Привезя сокровище в мастерскую, и без того заполненную великолепными работами, Жора (как зовут его любящие друзья) решил сделать что-нибудь невозвратное.

В это время жители Антверпена, изъеденные завистью к Москве, где установлены два памятника Петру Первому, и Петербургу, где их три, решили завести и себе бронзового царя-плотника и установить его на площади, куда он сошел с корабля.

Надо отдать должное вкусу антверпенцев. Из всех современных скульпторов они выбрали Франгуляна и не ошиблись. Правда, Жорин Петр меньше собора Онзе-ливе-Врауэкерк, северная башня которого в высоту 123 метра, и не на коне или стуле, но зато хорош и соразмерен.

Франгулян сам его слепил, сам отлил в бронзе и установил тоже сам. Теперь им любуются горожане. А Жора, вернувшись в Москву, любуется купленными по случаю своей мраморной скульптурой и нестеровским диптихом, пережидая время, чтобы поехать на Каширку проверить, не лопнул ли Антверпен.

Я решил опередить Франгуляна и сам смотался в пункт реализации конфискованных у богатеньких погорельцев ценностей. Оказалось, зря.

Сам магазин лопнул. Время, знаете ли, такое... Как всегда.

ЮРИЙ РОСТ.

  00:04 22.10