Чужие старики.

Тракторозаводский район. Население 155 тысяч. 10 лет назад, 1 сентября здесь был открыт второй в Челябинске центр социальной помощи. С того самого дня 140 социальных работников ежедневно спешат на помощь к одиноким и престарелым. 1700 у них подопечных. И за каждой дверью своя судьба.

Под руку со страхом.

Петро, о це пришла хозяйка сего будинку..." - кивнула на подошедших к дому селянка. Вилы в натруженных руках, раскидывавших во дворе скошенную траву, дрогнули. А мужик начал виновато оправдываться: "Колхоз дал, не я забирал..".

В родной дом Мария Петровна так и не вошла. Лишь постояла у калитки, взирая на хлопоты нового хозяина: не осмелилась. Одному Богу известно, что промелькнуло в этот миг у нее перед глазами. Любовь? Муж, с которым они, отделившись от родителей, строили эту крохотную хатку, люди в кожанках, выбросивших ее, беременную, из дома, смерть дочери, а может, бабка повивальная, жившая неподалеку и после потрясения принявшая в сенцах у нее роды? И ее сын, кого еще в утробе матери лишили Родины, настойчиво посылавший во все инстанции письма и добившийся реабилитации, не смог переступить порог. Так и врезался в память Ивана Прокопьевича мужик с вилами на фоне хаты, свекольное поле, выросшее на месте его рождения (не стало той повивальной бабки), да дом деда, где теперь колхозная маслобойка.

А до памятного 65-го и поездки на Украину была жизнь с маленькой тайной, которая разъедала изнутри, держала в постоянном страхе, заставляла быть настороже. Его отпустило лишь постановление Бориса Ельцина, и тогда материнский страх и ее слова "не пиши, раскопают и посадят" уже не сдерживали.

По-разному можно оценивать жизненную позицию невольной жертвы ГУЛАГа, благодаря этой тайне сделавшей карьеру и избежавшей ярлыка врага народа. Ложь во спасение помогла ему удлинить и век матери, женщины, чудом вырвавшейся с ним из лагеря. Марии Петровны уже нет в живых, но историю, которую поведал Иван Прокопьевич, будто проговорила смотрящая с фотографии маленькая усталая женщина.

Сколько таких поломанных, выкорчеванных с корнями судеб разбросано по России?! По-крестьянски цепко вживались они в мерзлую землю на Севере, прорастали корнями в Сибири, на Урале и умирали со своей тайной.

Род матери Корниенко (а 80 процентов в хуторе носили именно эту фамилию) раскулачили в 29-м. Работоспособных распределили в лагеря, стариков и детей просто выгнали из домов. Не спасла и фамилия мужа, и родня Чечель гнила в лагерях. Молодых разделили. Отца Ивана Прокопьевича отправили в Донбасс на строительство шахт, а Марию Петровну с сыном - на Урал, в Алапаевск, на лесоповал.

Потеряв дочь, боясь за сына, валясь от усталости, малограмотная женщина начала поиск мужа, его деда, добровольно уехавшего на поселение в Чесменский район в 1926 году. Последний и связал спутанные было семейные нити в один узел. Впрочем, кто знает, не схорони она в свое время золотишко в поясе, да не попадись ей на дороге сребролюбивый конвоир, может, и не сумела б она с грудным ребенком бежать из лагеря. Живя у вольного поселенца, больше отмалчивалась, малец подрастал, боялась: вдруг ненароком проболтается. Удалось бежать и отцу Ивана Прокопьевича, да, видно не судьба быть ему вольной птицей. Вроде неплохо устроился мастеровой человек на станции Бускуль старшим машинистом на водокачку, и жилье в двухквартирном домишке дали. Да в 36-м напарник, не слив воду с труб, заморозил систему.

Полтора часа отогревали двигатель, но все-таки дали воду к поездам. А через сутки прибыл "воронок" и всех, обеспечивавших подачу воды, забрал, взамен оставив новую команду рабочих.

"Отец вернулся через трое суток, - вспоминал Иван Прокопьевич. - Спасло, что не в его смену авария случилась. Прибыл с волчьим билетом - в 24 часа освободить помещение. Помню, лошадь у нас была. Связали овцу, бросили пожитки в телегу и поехали в поселок Бускуль. Купили землянку".

Вскоре грянула война и осталась Мария Петровна с тремя детьми. "Сколько помню, мать спала, не раздеваясь, - рассказывал Иван Прокопьевич. - Упадет ничком за полночь, а в 4 - 5 утра уже опять хлопочет".

Школу выживания дети закончили достойно. Однако всю жизнь, вначале в строительном техникуме, затем в политехническом институте, на ЧТЗ, где он прошел от конструктора до заместителя начальника управления, над ним висел дамоклов меч. На каждой ступени, заполняя очередную анкету, переживал. Груз давил, а обида, как червяк из компота, не давала сделать последний шаг в карьере - вступить в партию.

Спустя годы, получив справку пострадавшего от политических репрессий, ее жертва случайно разговорилась со своим руководителем. Как оказалось, и тому благоволила судьба, дав возможность прожить без ярлыка.

В отличие от матери, задавленной страхом и потерявшей родню, ему всегда хотелось признания, откуда он родом. Сегодня, на склоне лет безымянность происхождения снята. И будто открылось второе дыхание: "Матери, дожившей до 91 года, тоже стало легче".

Иван Прокопьевич умолк, так ничего и не сказав о социальных работниках, многие годы подставлявших свое плечо Марии Петровне. Впрочем, мимоходом добавил: "Она же не была опекаемой, не обслуживалась на дому. Я сам бегал за продуктами и всем тем, что ей полагалось. Черствая эта система - казенная защита населения, я вам скажу. Бездушная. Я не допустил, чтоб за матерью ходили чужие люди. Нас у нее трое. Вытянули".

"А кому было пожаловаться?".

Тяжело, наверное, прожить жизнь с этой мыслью, просыпаться и засыпать, понимая, насколько унижен в правах. Владич Виллич, сын немецкого политэмигранта, не раз во время встречи произнес эту фразу. Было ли за ней смирение перед неизбежностью? Если да, тогда откуда силы и сегодня улыбаться людям? Поначалу жизнь Владича складывалась удачно. Кочевали с отцом, инженером-чертежником, из Фриденталя в Симферополь, Керчь, Камыш-Бурун, Разгуляевку, что под Сталинградом... А в 38-м после ареста отца, обвиненного в шпионаже на территории России (и впоследствии расстрелянного), у мальчишки началась иная жизнь. Вначале по национальному признаку накануне войны выселили в Восточный Казахстан, а в 42-м 18-летнего Владича через военкомат под предлогом отправки в часть привезли в Челябинск. Ехал в армию, а попал в рабочую колонию МВД СССР. Строил железнодорожную обходную ветку Синеглазово - Чурилово, работал в каменном карьере, на сооружении прокатного цеха, домны, коксохима... Освободился - устроился в военизированную пожарную охрану ЧТЗ, но голод заставил перейти истопником в столовую. Опять автоматы, и за самовольный уход с работы - шесть месяцев сроку, отбыв который пристроился в киоск при лагере для политзаключенных. Неполный месяц работы - и очередной срок. Он был последним. А потом пошли трудовые будни - на лакокрасочном заводе, в мартеновском цехе. Всего шесть лет, как человек 24-го года рождения не работает.

Он не брызгал слюной, не хулил власть, хотя обида жила в душе. Теребя желтую тетрадь, где вела учет соцработник на дому Мария Эдуардовна Коротаева вот уже два года, он, чувствовалось, не придавал особого значения этому моменту бытия. Да и стоило ли говорить о молоке, которое они с женой заказывают? Другое спешил показать Маше. Военный билет, который получил после освобождения лишь спустя 18 лет, справку о признании его тружеником тыла, ответы на запрос об отце, письма в "Мемориал". Лишь это греет его на склоне лет.

Не прерывается связующая нить.

Для многих пожилых и одиноких людей соцработник - это окно в мир и опора.

Кем только не приходится ему быть, порой гася конфликты, капризы и слыша откровенную грубость подопечных. На словах мы все уважаем старость, но далеко не каждый сумеет стать родным чужим старикам. Это ведь только со стороны все предельно просто. Принес продукты, вызвал врача, препроводил в поликлинику. Но нельзя входить в дом, где тебя ждут, не сострадая, не сочувствуя. Засасывает, и вот уже живешь их проблемами, их болью, зная, что капризы мимолетны, а одинокая старость - одинока.

Ирина БЕРЕЖНАЯ.

  00:04 05.09