Шедевры нам не нужны.

Айвар ВАЛЕЕВ. Челябинск.

Фильм Алексея Германа "Хрусталев, машину!" был явно оставлен организаторами фестиваля "Новое кино России" "на сладкое". Однако вышло наоборот: картина оказалась горькой пилюлей для большинства зрителей. Сам Герман всегда просит публику только об одном: не уходить первые полчаса. Челябинцы просьбе вняли. Первые невытерпевшие снялись с мест через 50 минут. Вторая партия засобиралась после первой части фильма. Третья - после сцены изнасилования Генерала уголовниками. Многие плевались, называли Германа больным, фильм гадким, пеняли, дескать, таких коммуналок и лиц в России никогда не было и т.д. и т.п.

Я хорошо себе представляю, как может расстроить человека "Хрусталев". Фильм, который пресса уже назвала шедевром уходящего века, стал жертвой своих же характеристик. Человек думает: фестиваль идет неделю, на все фильмы не поспеть, нужно увидеть главное. И вот в конце недели, после долгого дня трудового он идет в кинозал. И два с лишним часа мучается, пытаясь извлечь из разговорной какофонии внятные реплики, поймать историю, понять, "что же он этим хотел сказать". Выходит с трудом, а чаще не выходит вообще. Настроение испорчено вдрызг на ближайшие два дня.

Конечно, фильм рассчитан на так называемого "подготовленного зрителя", знакомого по меньшей мере с историческими обстоятельствами, непосредственно предшествовавшими смерти Сталина. Герман явно апеллирует к публике, которая в свое время читала "Огонек". Таких, судя по фантастическим тиражам журнала в конце 80-х, должно быть несколько миллионов!

Кроме того, зрителю нелишне было бы вспомнить о самой природе кино, уникального вида искусства. Все знают, что 90 процентов информации мы получаем посредством зрения. Значит, совершенно логично, что "кино - слишком богатое возможностями средство коммуникации, чтобы полностью предоставить его в распоряжение рассказчиков историй" (Питер Гринуэй, английский кинорежиссер).

В отличие от маленького телеэкрана, ориентированного на крупные планы и технически компромиссную передачу света и звука, кино поглощает зрителя целиком. Это аттракцион, подобный, например, американским горкам. Абсолютно безопасные, они, тем не менее, позволяют по-настоящему, на физиологическом уровне, напугаться. Поэтому зрители, до срока покинувшие кинозал, сродни первым зрителям "Прибытия поезда". Чистые души, они испытывали настоящий ужас...

Фабула "Хрусталева" довольно проста. Генерал медицинской службы, которого играет лысый великан Юрий Цурилло, понимает, что вот-вот будет арестован. За ним следят. В его клинике появляется двойник (Герман вспоминает театральные эффекты НКВД). Началось "дело врачей-убийц". Главного героя пытается предупредить некий иностранец, однако гибнет от рук агентов Берии.

Генерал хочет скрыться, но его находят, отдают на расправу уголовникам. А потом вдруг выпускают и везут как уникального специалиста к умирающему Сталину. Помочь уже ничем нельзя. Берия целует Генерала в лоб, кричит: "Хрусталев, машину!" и уезжает на одном из бронированных "ЗИСов", что время от времени снуют по заснеженным улицам. Генерал возвращается домой и видит, как его родной сын-подросток звонит по поводу папы "куда надо". Генерал впервые плачет, а затем исчезает, чтобы возникнуть случайным попутчиком случайных людей в поезде где-то в глубине необъятной Родины...

Герману одной истории явно недостаточно. Его замысел - рассказать "о времени и о себе" в жанре детского кошмара. Сын Генерала - это и есть режиссер. Его реальный отец Юрий Герман был известный советский писатель, автор в том числе повести "Полковник медицинской службы". Лауреат Сталинской премии, он был лично знаком с самим генералиссимусом, пил с ним водку и избежал репрессий. Но, судя по воспоминаниям сына, никогда не сомневался, что Сталин - дьявол.

Сам Алексей Юрьевич, разумеется, никогда на отца не "стучал". Эта деталь в фильме говорит не столько о гипотетической возможности такого, сколько о зыбкости сторонней позиции. Он сам находится внутри фильма, как миллионы людей находились в той жизненной ситуации.

Герман не пытается документировать время. Его фильм адекватен не "правде жизни", которую он оставляет "Огоньку", но своим детским переживаниям. Его творчество - род психоанализа. Потому отчетливые реплики случайны в разговорном гуле, а черно-белое изображение (память, по мнению режиссера, не имеет цвета) полнится деталями. В каком-то случае их можно "расшифровывать", но лучше попытаться воспринять целиком. Многое из того, что мы видим и слышим - не в кино, а вообще, - откладывается в мозгу помимо сознания. То же телевидение и большая часть кинематографа лишены, например, перспективы бокового зрения.

Каждый человек про что-то, увиденное в детстве, может сказать: "И только через много лет я понял..." Герман как раз и дает нам, взрослым зрителям, нерасщепленность детского взгляда. Нам тяжело это смотреть - виновато наше сознание, затурканное стереотипами. На экране мы видим, например, тарелку, которую передают друг другу люди, фиксируемся на ее полете, а чьи-то руки и лица - на самом деле лишь детали, маргиналии. Ведь так? Операторская работа "вскрывает прием". "Деталь" и "центр композиции" как бы меняются местами, а точнее, являются равнозначными по смыслу элементами.

Это очень увлекательное зрелище, подобное рассматриванию хорошей жанровой фотографии. Известно, что фотошедевры "делают" как раз пойманные детали. Заметим в скобках, что именно старая, начала века, фотография сейчас - самое модное и актуальное явление в мире художественных объектов.

Возвращаясь к теме деталей, можно было бы, конечно, порассуждать о том, например, что в ту эпоху человек и был средством, необязательной такой деталью, прилагаемой к большой цели. Но таким образом мы пытаемся опять же перевести объемность произведения в плоскость повествования, текста, что лишает нас бокового зрения. А значит, полноты картины мира, которую режиссер создает как эпос.

У Германа, конечно, есть сверхидея. Его не устраивает прежде всего алогичность поведения советского человека, генетически выведенного феномена. В фильме Генерал, униженный и как только можно оскорбленный, встает на колени перед обгадившимся трупом Сталина. Это удивительное наше всепрощенчество Германа возмущает, как должно бы возмутить всякого нормального, скажем, европейца. Убив царя, имевшего хотя бы какую-то ответственность за свой народ (перед Богом), мы возвели на трон уголовника, который имел этот самый народ, как пахан - Генерала медицинской службы.

Кстати, нынешнее вызывание духа Сталина эстетически равнозначно принятию в культурный оборот уголовного фольклора.

"Хрусталева" точно так же, наверное, как и у нас, "прокатили" на позапрошлогоднем Каннском кинофестивале. Но спустя какое-то время все французские газеты, походя "оценившие" картину, напечатали профессиональные материалы, дезавуирующие прежние оценки. В России говорят, что ленту "поймут лишь через несколько лет".

Так оно, безусловно, и будет. Но дело даже не в отсутствии эстетической чуткости у многих моих земляков. А - в дефиците цивилизации, которая бы сделала нашу жестокую и некрасивую жизнь удобной и приемлемой эстетически. Нам красота нужна, в ее неприкрытом очаровании. Только доступную и понятную красивость наши языки поворачиваются назвать "шедевром".

А красивость - это давно часть цивилизации, коей в наш век стали и Рембрандт с Моне в дорогих альбомных переплетах, матовый блеск мелованной бумаги, кодаковские портреты детишек и животных, рекламные натюрморты, конкурсы красоты, дорогие машины - и так до бесконечности. Вероятно, есть смысл признаться себе в том, что, собираясь в кино накануне выходных, мы хотели Джеймса Бонда, но билеты на него стоили дороже.

  00:04 19.02