Мистика цифр управляет историей.

Оскал сталинщины в 52-м, взлет сталинизма в 64-м и смута 99-го - звенья одной цепи.

Тридцать пять лет назад, 14 октября 1964 года, состоялся Октябрьский пленум ЦК КПСС. Никиту Хрущева сместили с партийных и государственных постов. И начался новый период в жизни страны - неосталинская реставрация. По странному совпадению двенадцатью годами раньше, 16 октября, на Октябрьском пленуме ЦК КПСС едва не начался новый виток сталинских репрессий. О "странном сближении" этих дат размышляет известный философ и социолог Владимир ШУБКИН.

ЧТО СОЕДИНЯЕТ эти два события? Прежде всего приходит в голову мысль о мистике цифр. Тут и цикл восточного календаря. Тут и революционный ритм России: 1905 г. (Первая русская революция) + 12 = 1917 г. (Октябрьский переворот) + 12 = 1929 г. (год Великого перелома) + 12 = 1941 г. (начало Великой Отечественной войны) + 12 = 1953 г. (смерть Сталина)... Всюду 12, 12, 12. Но за несколько месяцев до этой смерти, на Октябрьском (1952 г.) пленуме ЦК КПСС, возникла аритмия. Я записал рассказ участника октябрьского пленума академика А.М. Румянцева.

Октябрь 1952-го: перед агонией.

...СТАЛИН ВОШЕЛ в зал, где собрались члены ЦК, избранные XIX съездом КПСС. И тотчас, как по команде, все встали и захлопали. Он вошел сумрачный, угрюмый, не поднимая глаз, вслушиваясь в нарастающую овацию и здравицы в его честь. Дойдя до стола, остановился и наконец взглянул в зал желтыми, немигающими глазами.

- Чего расхлопались? - глухо, неприязненно, с сильным акцентом спросил он. - Что вам тут, сессия Верховного Совета или митинг в защиту мира?!

Аплодисменты смолкли. Члены ЦК стояли растерянные, смущенно опустив головы, словно нашкодившие мальчишки.

- Садитесь! - и все осторожно опустились в кресла. - Собрались, п-а-а-нимаешь, решать важные партийные дела, а тут устраивают спектакль, - с ворчливой злобой проговорил Сталин и замолчал. Пауза затянулась. Все сидели тихо-тихо, боясь пошевелиться.

- На повестке дня, - сказал Сталин, подойдя к кафедре, после того как Маленков объявил его выступление, - два вопроса. Первый - выборы Генерального секретаря. Второй - выборы Политбюро... - И после паузы: - Прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря партии. Я стар стал.

Выросли новые, молодые кадры. Поэтому прошу освободить...

Все замерли. Казалось, привычный страх превращается в ужас. Он был тем сильнее, чем ближе человек был Сталину. У Маленкова - почти официального преемника - отвалилась челюсть, лицо стало дряблым и белым, казалось, он уже умер. Маленков знал, что заявление Сталина - это ловушка. Прежде всего для него. Если сейчас кто-нибудь предложит кандидатуру - ему конец.

Другие члены ЦК, пораженные заявлением Сталина, тоже догадывались, что это какая-то дьявольская игра. И что ангел смерти, выбирая жертву, уже летает между ними. Так продолжалось минуту, вторую, третью... Напряжение усиливалось... И вдруг с задних рядов кто-то выдохнул: "Не согласны". И хотя это было сказано полушепотом, в царившей тишине все услышали. И тут все поняли, что нужно делать. Зал очнулся и зашумел: "Нет. Нет. Не согласны! Не согласны!" Шум все нарастал, прерываясь криками. И кто-то уже привычно пришептывал: "Опасность с Запада! Опасность с Востока! В стране недород! Как же без Вас! Товарищ Сталин, просим остаться!".

Сталин стоял на кафедре, чутко вслушиваясь в этот гул. Потом опять бросил в зал:

- Прошу освободить от обязанностей Генерального секретаря! - И вдруг неожиданно заключил: - Переходим ко второму вопросу - выборам Политбюро.

И снова сделал длинную паузу. Зал замер, почувствовав, как Сталин снова наполняется гневом и яростью.

- Я должен доложить пленуму, - сказал Сталин, - что враги партии, враги народа переоценивают единство нашей партии... На самом деле - в нашей партии глубокий раскол. Снизу доверху... Я должен доложить пленуму, - яростно заключил Сталин, - что в нашем Политбюро также раскол. Антиленинские позиции занимает Молотов. Ошибки троцкистского характера совершает Микоян... Предлагаю заслушать их сейчас.

Люди, сидевшие в этом зале, прошли, казалось, огонь, воду и медные трубы. Все или почти все участвовали в кровавых оргиях большого террора, в массовых насилиях коллективизации. Они были учениками Сталина и хорошо знали: если хозяин обвинил в "ошибках" нескольких своих соратников, то это вскоре обернется миллионами слетевших голов.

Молотов заикался чаще, чем обычно:

- Я в-в-всегда б-был в-верным учеником товарища Сталина, - начал он, но Сталин прервал его и сказал:

- У Сталина нет учеников. Ученики есть только у товарища Ленина.

- Я в-в-всегда был в-верным учеником товарища Сталина, - упрямо продолжал Молотов, и на этот раз Сталин не прервал его. - Я являюсь учеником товарища Сталина. Я всегда б-б-буду учеником товарища Сталина, - заключил свое выступление Молотов и опустился в кресло.

- Конечно, в моей работе были серьезные недостатки и ошибки, - горячо, темпераментно начал Микоян. - И я готов искренне покаяться за них перед партией, товарищем Сталиным.

Сталин махнул рукой.

- Я думаю, - жестко вдавливал он фразы в головы присутствующих, - вы могли сами убедиться, что в нашей партии глубочайший раскол. Снизу доверху. В том числе в Политбюро. Враги партии, враги народа переоценивают единство нашей партии. - Сталин помедлил. - Вот почему, я думаю, мы должны обмануть наших врагов. Давайте на этом пленуме выберем большой-большой Президиум нашего Центрального Комитета - и состав его опубликуем в газетах. А потом выберем маленькое-маленькое Политбюро, о котором ничего не будем сообщать.

В "маленьком-маленьком" Политбюро, которое выбрали на пленуме, не было ни Молотова, ни Микояна... Секира была поднята, названы первые жертвы. Кого еще затянет кровавое колесо? Кроме Сталина, этого не знал никто.

Ужас парализовал всю систему. И даже после скорой смерти диктатора страх долго не отпускал. Боялись вспоминать пережитое на Октябрьском пленуме ЦК в 1952 году.

Октябрь 1964-го: дворцовый переворот.

В ОКТЯБРЕ 1964 года Никита Хрущев отдыхал на госдаче в Пицунде, когда позвонил Брежнев и передал, что в Москве собрались члены ЦК и хотят провести пленум. Хрущев был недоволен, но Брежнев настаивал, его поддержал Малиновский...

- Ладно, - сказал с раздражением Хрущев, - присылайте самолет.

В Москве на аэродроме Хрущева встречал только председатель КГБ Семичастный. Прямо оттуда они поехали на заседание Президиума ЦК КПСС. Оно продолжалось до поздней ночи. Убедить Хрущева "добровольно" уйти в отставку не удалось. Но ночью Хрущев позвонил Микояну и сказал, что "если они не хотят меня... я не буду больше возражать".

На следующий день, 14 октября 1964 года, состоялся знаменитый Октябрьский пленум. Хрущева сняли со всех постов.

Размышления у пирамид.

МОИМ ЛЮБИМЫМ политологическим руководством является коротенький рассказ. Герой его - человек, озабоченный бедами нашего общества, после безуспешных попыток сделать что-то полезное приходит к выводу, что все рычаги управления этой системой сосредоточены на самом верху пирамиды власти. Лишь добравшись до них, можно что-то изменить. И он начинает делать карьеру, карабкаться с одной ступеньки на другую. Однако пирамида власти, оказывается, устроена так, что за продвижение на очередную ступеньку всегда нужно платить, отрекаясь от тех или иных идеалов и ценностей, от самого себя. Наш герой не был исключением: на каждой ступеньке он оставлял кусочек своего "я". И когда наконец достиг вершины, был опустошен: от него прежнего ничего не осталось. Он держал в руках рычаги, которые позволяли изменить данную систему, но система уже сама переделала его. И теперь, когда он оглядывался с высоты, система казалась ему очень разумной, целесообразной, не подлежащей никаким перестройкам, реконструкциям или заменам. Интересный и очень невеселый рассказ "Собственное мнение" написал Даниил Гранин. Многие годы питал он наш пессимизм: ничего сделать нельзя...

Герой рассказа Гранина безусловно типичен. Оглянемся назад. Брежнев, Черненко, достигнув вершин, оказались пусты. Просто хотели жить подольше и послаще, да и Андропов тоже, хотя, подобно Мао и Сталину, баловался стишками. Но, как пел Владимир Высоцкий, "нам вождей недоставало... настоящих буйных мало". Хотя и такие встречались. Тот же Сталин - фанатик-изувер с навязчивой идеей: подай ему мировую революцию и Всемирную Республику Советов. Ради них он был готов сжечь не только Россию, но и весь мир.

Впрочем, не будем примитивизировать тех, "кто над нами вверх ногами". Случалось в нашей удивительной стране и иное. Вот вдруг, вопреки этой, вроде бы безупречной, социологической схеме вершителем нашей жизни оказался Никита Хрущев. Тот самый, что на коллективных попойках Политбюро на даче Сталина, играя роль дурачка, по команде вождя отплясывал под гармошку трепака. Тот самый, кто первым бросался исполнять самый лютый его приказ. Кто участвовал в расстрельных "тройках". И этот человек на ХХ съезде, опережая свое время, свое окружение на целые десятилетия, рискуя головой, сказал такие вещи, о которых никто из иерархов и подумать не смел, - бросил вызов сталинщине, репрессиям.

В отличие от своих соратников, карабкаясь к верхушке пирамиды власти, Хрущев все-таки сохранил здравый смысл и стремление "сделать как лучше". Но потолок его был невысок. Размахнулся широко, по культу прошелся, но систему тронуть не хотел или не посмел. Она его и "схарчила" в 1964 году, чтобы дать возможность соратникам сохранить привычную жизнь.

По свидетельству Роя Медведева, вернувшись 14 октября 1964 года домой, Хрущев бросил портфель в угол и сказал:

"Ну вот, теперь я в отставке. Может быть, самое главное из того, что я сделал, заключается в том, что они смогли меня снять простым голосованием, тогда как Сталин велел бы их всех арестовать".

Если на Октябрьском пленуме ЦК КПСС 1952 года Сталин, тяжело вглядываясь в сидевших перед ним соратников, намечал жертвы и прикидывал, кто ему может сгодиться в новых витках большого террора, - то теперь, в октябре 1964 года, простым голосованием прокладывался путь к возрождению сталинизма. Сталинщина, которую, казалось, победил Хрущев, оказалась жива.

Если следовать логике мистической для России цифры, то вслед за снятием Хрущева и зарей перестройки очередное "12" выпадает на нынешнюю смуту. Смута жаждет крови, репрессий, сильной руки. Портреты Сталина замелькали в переходах метро и на митингах. Имя Сталина на устах стариков и юных "чернорубашечников". Все чаще слышатся голоса, что только всеобщий страх может спасти наше государство. А страх - это новая сталинщина.

Так и живем мы в этом инфернальном мире. Перетряски, перестройки, перестрелки, взрывы. Боимся - не прорвутся ли опять к власти коммунисты, не начнутся ли новые репрессии. Со страхом включаем телевизор: какую еще новую штуку выкинула наша власть...

За что нам такое наказание? Почему немцы не боятся прихода к власти гитлеровцев? Видимо, дело не только в том, что они из Второй мировой войны вышли побежденными, а мы победителями. А справедливость, как говорила мадам Вэйль, всегда беглянка из стана победителей. Немцы, надо отдать им должное, хорошо позаботились насчет своего будущего.

А мы - не вышли из сталинщины, не вытравили Сталина из себя, не осудили публично саму идею расправы одних людей над другими. Еще в "Архипелаге ГУЛАГ" приведены данные о том, что в ФРГ к 1966 году осуждено 86 тысяч преступных нацистов, а у нас, по опубликованным данным, осудили около 30 человек, повинных в массовых репрессиях. "Молча о пороке, вгоняя его в туловище, чтобы только не выпер наружу, - писал Александр Солженицын, - мы сеем его и еще тысячекратно взойдет в будущем".

Через год мы вступаем в третье тысячелетие. Возьмем ли с собой сталинщину в ХХI век?

ВЛАДИМИР ШУБКИН.

  00:04 14.10