Блокадник с палашом гардемарина.

Всеволод Овчинников.

ЮНОСТЬ всегда окрашена романтикой. А моя, пожалуй, особенно. Ведь конец войны я застал в родном Питере, в военно-морском училище, что поныне находится в Адмиралтействе. Нашими кумирами были персонажи Станюковича, наследники традиций парусного флота с их обостренным чувством долга и чести. Этим благородным щеголям мы стремились подражать и внешне, фетишизируя каждую деталь военно-морской формы.

Чтобы брюки казались более расклешенными, мы натягивали их на фанерные клинья. Тельняшки и суконные форменки ушивали так, что они одевались с трудом, как джинсы у современных женщин. Дабы не выглядеть салагой, было принято до голубизны вытравливать хлоркой матросский воротник. Шинель укорачивали почти до колен, а ленточки на бескозырке, наоборот, удлиняли. Зато когда лощеный гардемарин с палашом выходил на Невский, все девушки, как нам казалось, провожали его взглядами.

Для меня эта морская романтика была особенно разительным контрастом. Позади была блокада, эвакуация в Сибирь, откуда меня в 1943 году призвали на военную службу. В полковой школе, где меня учили на командира противотанковой пушки, щи подавали в ведрах, а кашу с консервами - в больших банках от американской тушенки. Каждый носил в противогазной сумке эмалированную миску, а за поясом - алюминиевую ложку. И вот я, сержант-артиллерист в обмотках, попадаю под своды Адмиралтейства, где в обеденном зале все как в мирное время - белые скатерти, фарфор, столовые приборы.

По приказу Верховного главнокомандующего еще за год до конца войны из действующей армии отозвали в военные училища людей со средним образованием или призванных из десятого класса. Так что экзамены на аттестат зрелости я сдавал уже в Ленинграде, на подготовительном курсе. А поскольку получил пятерки, мог выбрать любое училище. И не использовал шанс обрести хорошую гражданскую специальность инженера-кораблестроителя лишь потому, что тогда пришлось бы как медику или интенданту носить на погонах серебряные якоря. Лишь в училищах, готовивших офицеров плавсостава, ходили с золотыми, что в мои девятнадцать лет казалось важнее всего.

В выходные дни гардемарины с золотыми якорями танцевали в Мраморном зале на Петроградской стороне. На этих вечерах мы привыкли сознавать себя самыми желанными кавалерами. Но кроме юношеского снобизма было в нас и некое донкихотство. Мы, четверо сокурсников, высматривали у стен девушек, весь вечер бесплодно прождавших, что кто-то обратит на них внимание. И приглашали их на три заключительных танца. Причем всякий раз происходила сказочная метаморфоза. Невзрачные создания превращались в принцесс, как бы расцветали изнутри. Появлялось даже желание завязать очередной роман. Но мы исчезали столь же внезапно, как появлялись. Ибо, подобно Золушке, должны были вернуться в училище за четверть часа до полуночи.

Однажды весной наш курс на месяц лишили увольнений. Можно было лишь звонить родным и знакомым по телефону-автомату. А моя девушка настаивала, чтобы я непременно пришел поздравить ее с днем рождения. Вместе с приятелем, услышавшим такие же упреки, решили сбежать в самоволку.

Фасад Адмиралтейства, обращенный к Зимнему дворцу, тогда ремонтировали пленные немцы. И вот они, как и многочисленные прохожие, с изумлением увидели двух гардемаринов с палашами, которые спускались с третьего этажа по строительным лесам. Мы благополучно навестили своих знакомых и к вечерней поверке вновь встретились в Александровском саду.

В общем потоке попробовали войти через проходную. Авось старшекурсник на посту не поднимет шума. Но на беду рядом с ним оказался дежурный офицер. Мы кинулись бежать через Дворцовую площадь. Лейтенант что-то кричал нам вслед, даже стрелял в воздух из пистолета. Приятель устремился к арке Главного штаба, где его задержали прохожие в военной форме. А мне удалось добежать до Эрмитажа и скрыться в одном из подъездов.

Часа три спустя в Питере все еще было светло, и я увидел возле проходной усиленные патрули. Тогда я вышел на Неву, к одной из арок Адмиралтейства. Створки ее ажурных ворот сходились под небольшим углом. Так что между ними и натянутой сверху колючей проволокой оставался зазор. Без труда поднялся по чугунному кружеву, но зацепился за проволоку. Пришлось вылезать из собственных брюк. Впрочем, одежду надо было все равно снять, чтобы запрятать ее в гальюне и по частям перетаскать в казарму. Дабы скрыть мое отсутствие, друзья сделали на койке куклу из одеяла. Ну а пойманный сокурсник, разумеется, меня не выдал, хотя получил за это максимальный срок гауптвахты.

Всеволод Овчинников

ОБОЗРЕВАТЕЛЬ

"РОССИЙСКОЙ ГАЗЕТЫ"

  00:04 12.04