Остаться и дождаться.

Валерий ГАРКАЛИН окончил Музыкальное училище им.Гнесиных (1978), факультет эстрады и массовых представлений ГИТИСа (1988, курс В.Шалевича). С 1988-го - актер Московского театра Сатиры и Театра-студии "Человек". Снимался в фильмах "Катала", "Оберег", "Царь Иван Грозный", "Белые одежды", "Ширли-мырли" и других. Заслуженный артист России.

Обладатель премии "Киношок" в номинации "за лучшую роль" 1995 года. Беседу с известным актером в рамках проекта исследований СК и НИИ киноискусства "Кино России: проблемы, тенденции, перспективы" и подготовки к V съезду кинематографистов страны ведет Татьяна НЕМЧИНСКАЯ.

- Вы много заняты сейчас в театре, но в кино появляетесь очень редко. Последний раз я видела вас в роли весьма эксцентричного медиума-экстрасенса в "ДДД", а до этого не припомню никакой роли после "Ширли-мырли". Почему? Вас не приглашают или вы отказываетесь от предложений?

- Приглашают, но чаще всего приходится отказываться. Сейчас, правда, я снимаюсь в сериале, который ставит один американский режиссер. Там есть интересная задумка, и к тому же у меня прекрасный партнер - Армен Борисович Джигарханян. Но такое случается крайне редко. Обычно меня приглашают лишь в качестве какой-то эксцентричной заставки, где я должен только "засветиться", и ничего более - ни характера, ни диалога. Никакой актерской работы от меня не требуется - одно имя. В течение этого года чуть ли не каждый день мне звонили, приносили сценарии, просили встретиться. Но, как правило, я отказываюсь - либо при первом же взгляде на режиссера, либо - и это чаще - после прочтения первого абзаца сценария. После выхода на экраны картины "Ширли-мырли" один мой приятель намекнул, что теперь мне нужно забыть о серьезных ролях. Я тогда не придал его словам большого значения, но сейчас думаю, что, может быть, здесь примерно та же ситуация, которая в свое время случилась с прекрасным драматическим артистом Александром Демьяненко, когда после гайдаевских комедий ему уже никто серьезных ролей не предлагал. Он так и остался в памяти широкого зрителя Шуриком. Но мне кажется, что кинематограф - это широкое пространство, где есть место всем. Поэтому все это я даже бы и не вспоминал, если бы не самое страшное, с чем я сталкиваюсь постоянно, - литературный материал, на котором, по сути своей, все строится. Не будем лукавить - на самом-то деле только из-за него и во имя его все и происходит и на сцене, и в кино. И если он в силу своей несостоятельности практически отсутствует или имеет слабый уровень, ничего у режиссера не получится.

- Это тенденция последних лет?

- Это началось задолго до того, как стало абсолютно явным и очевидным даже непрофессионалам.

- В Театре Сатиры вы играете Шекспира, Брехта... Вам есть с чем сравнить.

- Я понимаю, что не знаю многого, и буду говорить только о том, что знаю очень хорошо. А знаю я совершенно точно, что литературный материал - это основополагающе. Еще Шекспир поведал об этом всему миру.

- И сейчас это удручающе, как никогда?

- Это стало проявляться, когда на экраны хлынуло "чернушное" кино. У меня был такой опыт на заре перестройки - в фильме Сергея Бодрова "Катала". Я до сих пор помню, что когда впервые читал сценарий, понял, что ничего более ужасного я до этого никогда не читал.

- Все же, какие сейчас у вас отношения с кино - хотелось бы сниматься?

- Конечно. Было бы лукавством с моей стороны, если бы я сказал, что не хочу работать в кино. Любой профессиональный артист, который уже вкусил это однажды, уже не сможет отказаться. Сниматься мне очень интересно, потому что кино - один из самых выразительных способов художественного осмысления жизни. Кино - это крупный план, демократичность, вседоступность результата работы, большая вероятность выхода на широкого зрителя, нежели в театре. Кино - это всегда отдача, ну а если картина попадет на телевидение, то тут у артиста удовлетворенность необыкновенная.

- В сериале "ДДД" у вас острая эксцентричная комическая роль - ваша любимая актерская краска. В этом жанре вы совершенно неподражаемы и блистательны как на сцене, так и на экране. Однако не накопилось ли уже раздражение по отношению к режиссерам, которые тиражируют найденную вами у Владимира Меньшова маску? Ведь ваш актерский диапазон гораздо шире, нежели просто комикование, - от абсурда до трагизма.

- Однажды я прочел интервью с Пьером Ришаром, увешанным лаврами, признанным и любимым во всем мире. Он сказал одну замечательную вещь: "Я комик, и я знаю, что употребляем, и я не стыжусь этого, потому что очень люблю смешить людей. Это мне доставляет удовольствие и требует от меня неимоверного труда". Я абсолютно с ним согласен. Если бы меня приперли к стенке и спросили: "Ну что, ты так и будешь все время сниматься в комедиях?", я так бы и ответил, как Ришар. Вы не представляете себе, какое удовольствие заставлять людей смеяться, а не плакать.

- А как же трагикомические роли? Мне кажется, что это все-таки ближе вашей природе, нежели просто комизм.

- Да, и на этом поле очень мало пахарей. Кажется, Инна Чурикова так говорила. В кино, к сожалению, у меня таких ролей не было. В театре были и есть. Вообще я думаю, для кино трагикомедия практически неподъемная задача. Ведь необходимо органично соединить в одно целое два совершенно разнополярных жанра. Первый, о ком мы здесь вспоминаем, это Чарли Чаплин. Да, собственно, этим именем список и заканчивается, потому что такое искусство предполагает особого рода мастерство и очень высокое его качество. Но это всегда в дефиците, а сегодня особенно.

- Вы начали активно сниматься в кино как раз в те годы, когда в нашем кинематографе происходили драматические перемены, приведшие не только к развалу кинопроизводства, но и смещению представлений о мастерстве, профессионализме, художественности. Как вы оцените контекст, на фоне которого складывалась ваша кинокарьера?

- Конечно, я не мог не видеть всего того, что происходило вокруг меня все эти годы. Просто у меня все так удачно сложилось, но это совсем не значит, что так удачно выстраивалась ситуация вообще в нашем кино. Вся моя кинокарьера - вопреки, но никак не благодаря. Просто моя картина - "Катала" Сергея Бодрова - успела попасть в прокат, и ее увидел зритель. После этого прокат рухнул, и его больше не существовало. Он провалился в пропасть, и все картины, в которых я снимался позже, просто не доходили до зрителя. Зритель даже и не подозревает об их существовании. Ведь у меня после Бодрова была большая работа в "Белых одеждах" по роману Дудинцева о советских генетиках. Фильм, правда, дошел до зрителя, но с огромным опозданием. 1991 - 1992 годы - ужасный период, когда случилась эта "бархатная революция", когда распалась страна. И моя кинокарьера складывалась на фоне этой чудовищной разрухи и серьезных политических перемен, которые привели к серьезным переменам и общественных отношений.

Утверждение норм морали, то, о чем мы снимали в "Белых одеждах", - все это теперь уже стало весьма сомнительным в глазах рядового зрителя. А потом поступило предложение сниматься у Владимира Меньшова в "Ширли-мырли". Это был тогда самый дорогостоящий проект на "Мосфильме". Кроме нашей картины здесь тогда больше ничего не снималось.

Наши съемки были похожи на пир во время чумы. Уникальность судьбы этой картины заключалась в том, что она все же пробила брешь мертвого кинопроката и дошла до зрителя. И я хожу теперь по улицам, и мне в спину тычут пальцем и кричат: "Смотри, "Ширли-мырли"!".

Это была победа на всеобщем кинопрокатном фоне. Но кинообщественность сделала вид, что ничего не произошло. И вот именно тогда я понял ясно, что разруха у нас не только экономическая, финансовая и техническая, но прежде всего духовная. Вот такой факт:

проходило номинирование на очередную "Нику", и ни на одну из номинаций картина не была выдвинута. Я был очень обижен и за картину, и за Меньшова, который был просто оскорблен этим безмолвием. Отечественные кинематографисты сделали вид, что этой картины вообще нет в природе. Как это могло случиться? Как можно было не отметить работу оператора комбинированных съемок Владимира Васильева, редкого мастера, который дедовским способом, но потрясающе ловко и талантливо, без всякого компьютерного монтажа и цифровой камеры сделал абсолютно безупречно свою работу? Нет, никто и словом не обмолвился. Гробовая тишина. Мне кажется, это было свидетельством того, что как раз в те годы произошел распад художественного восприятия и ориентиров в среде профессиональных кинематографистов. Критерии профессионализма в киноискусстве были просто порушены.

- Это была зависть к чужому успеху или просто расцветший в те годы буйным цветом снобизм?

- Я не хотел бы делать каких-либо выводов. Да и вам не советую, потому что любой вывод будет только способствовать дальнейшему разрушению. Любой конфликт всегда разрушителен. Просто я хочу сказать, что нельзя так оскорблять человека. Это же один из ведущих отечественных комедиографов среднего поколения. Комедия - это такой редкий жанр у нас, а если посчитать, сколько у нас режиссеров, работающих в этом жанре, одной руки будет много. И все это говорит о том, что в момент выхода на экраны "Ширли -мырли" кризис в кинематографе уже настолько пошел вглубь и задел жизненно важные органы всего организма, что это не могло не отразиться на моей кинокарьере. Я понял, что тоже рухнул вместе со всеми в эту бездну, куда упали все. После "Ширли-мырли" я снялся в сериале "ДДД" у Константина Лопушанского, в израильской картине, но всего этого как будто бы и не было вовсе. Пожалуй, роль в картине у Владимира Валентиновича - это моя самая серьезная работа в кино на сегодняшний день.

- А какое у вас складывается впечатление вообще о сегодняшнем отечественном кинорепертуаре?

- Мне кажется, если бы мы положили на одну чашу весов все наши современные сериалы, которые в огромном количестве выпекаются сейчас на ведущих телеканалах, а на другую - все остальное кино, которое худо-бедно, но как-то еще снимается, то первая чаша улетела бы сразу вверх. То, о чем и как сейчас в основном снимаются наши сериалы, это ведь не есть художественное осмысление жизни, которое, как нас учили, есть первейший признак искусства. Ушла главная тема, на которой всегда, во все времена оно держалось, - человек в предлагаемых обстоятельствах. Если этой темы нет - ничего нет.

И никакими операторскими откровениями, никаким монтажом, Долби-озвучанием невозможно вытащить такое мертворожденное произведение. И сейчас на этом ландшафте отечественного кинематографа ничто не радует глаз, ничто не утешает. Такая безнадежность...

- А ваш брат-актер, как он сейчас живет среди такого безжизненного пространства? Вот появился фильм "Луной был полон сад", картина, казалось бы, сделанная предельно традиционно, без каких-либо явных режиссерских претензий, но благодаря работе трех удивительных артистов, которых мы сто лет не видели в новых фильмах, воспринимающаяся как какое-то чудо откровения.

- Мне кажется, что дело здесь не только в личном профессионализме самих этих артистов. Оно несомненно, и это не обсуждается. Но я уверен, что такие актерские работы случились в этом фильме именно потому, что был достойный сценарный материал, который по-настоящему увлек этих артистов, и поэтому-то они и дали согласие на съемки. Это еще раз подтверждает мое убеждение, что первична - литература, и никуда от этого не уйдешь. Если нет Слова, нет диалога, никакая залихватская интрига и никакой самый расталантливый артист ситуацию не спасут. Хороший артист в таком фильме будет просто неожиданным ярким пятном, которое только подчеркнет беспомощность литературной основы. И примеров очень много.

- Куда же делись мастерство, профессионализм, чутье сценаристов? Ведь Россия - страна литературы, Слова. Это было и не могло в одночасье, за какие-то десять лет провалиться бесследно в ту пропасть, о которой вы говорили. Может быть, те, кто заказывает такое кино и дает на него деньги, предпочитают именно такое кино, без роду и племени, которое сейчас поглотило наши телеэкраны?

- К сожалению, я склонен так думать. Есть у меня такое подозрение, что те, от кого зависит кинопроцесс, у кого есть на это деньги, вообще не знакомы с классической мировой литературой или делают вид, что незнакомы. Наша русская литература XIX века даст фору всему Возрождению, и итальянскому, и французскому. И эта традиция не должна утрачиваться. Это наше достояние, наша гордость. А ощущение такое, что они даже и не подозревают о существовании этой литературы. Такое впечатление, что мы в кабаке. Мне кажется, в контексте нашего разговора будет уместно поделиться одним моим филологическим наблюдением. Есть такое слово - победа. В нем живет трагическое понимание жизни человеческой: по-беда, после - беды. Значит, сначала была беда, а потом пришла победа. У Эйзенштейна в "Александре Невском" есть потрясающий кадр:

усеянное трупами поле после Ледового побоища, по которому идут женщины, пытающиеся найти еще живых воинов. Вот это и есть - картина нашей победы. Мне кажется, нам надо сейчас всем собирать камни, и победа наступит. Нам надо дождаться. Положиться на время, когда у нас возникнет ощущение полного финала и окончательной беды, и тогда, быть может, к нам придет победа. Я ничего не прогнозирую и ни к чему не призываю. Я просто предлагаю дождаться. Когда Анна Ахматова, потеряв мужа и разлучившись на долгие годы с сыном, поняла, что она живет в безвоздушном пространстве, она просто замолчала. Это очень мужественный поступок, он требует гораздо больших сил и духовной прочности, чем покончить жизнь самоубийством или уехать. Остаться в этой стране и дождаться. И в конце концов что-то произойдет, и придет победа. Потому что жизнь так устроена: беда - победа, беда - победа...

- Как ждать? В бездействии?

- Совсем нет, в самом активном действии. Но надо помнить, что сначала было Слово. А потом уже все остальное.

  00:04 05.09