"Мы обязательно будем счастливы...".

Так писал невесте с фронта гвардии старший лейтенант Борис Кровицкий. Он погиб в бою под Берлином в ночь на 30 апреля 1945 года.

Наступит жизнь настоящая, прекрасная.

Утром этого дня старший лейтенант Борис Кровицкий, парторг 530-го истребительно-противотанкового полка, выбрал время, чтобы написать письмо невесте. В последние дни войска 1-го Украинского фронта, в состав которого входила и их 28-я армия, при поддержке соединений 1-го Белорусского фронта в стремительном броске отсекли юго-восточнее Берлина крупную группировку врага. Она пробивалась к армии Венка, получившего приказ Гитлера деблокировать столицу рейха.

В то утро в боях наступило затишье и никто не предполагал, что очень скоро сражение развернется с еще большим ожесточением.

Враг будет бросать на прорыв все свои силы. Упорная схватка возникнет и на участке артиллерийского полка.

Но это произойдет позже. А в те первые утренние часы над позициями батареи стояла тишина, и слова сами ложились на бумагу. "Здравствуй, Галинка! - писал Борис. - Завтра ты встречаешь свой день рождения, а я так далеко от тебя. Очень жалею, что не смогу сам поздравить... Маленькая Галинка, я ни на минуту не забываю о тебе. Я хочу жить, хочу любить, хочу верить в свое будущее, а оно, Галинка, связано с тобой. Мы обязательно будем счастливы..." ...Борису Кровицкому было всего пятнадцать, когда февральской ночью тридцать седьмого года в их московской квартире появились люди в штатском и, перевернув весь дом, увели отца, партийного работника.

Больше он никогда его не увидит. Григория Александровича Кровицкого расстреляют, обвинив по ложному доносу в "преступных связях с троцкистами".

Несколько месяцев спустя, в другую ночь, точно так же арестуют и мать. Только чудом ее не постигнет та же участь, что и мужа, но долгие годы она проведет в тюрьме и в ссылке.

Вместе с младшим братом Юрием они попадут в детский дом, где окажутся среди других детей, чьих родителей репрессировали по таким же надуманным причинам. Но, несмотря на все невзгоды, юноша тем не менее сохранил веру в идеалы, которые родители внушали ему с детства.

Перед войной Борису Кровицкому удалось поступить в институт - власть иногда проявляла лояльность к детям "врагов народа". В июне сорок первого Борис со студенческой скамьи ушел на фронт. К концу войны где-то рядом, на соседнем фронте, будет воевать и Юрий, он уйдет в армию добровольцем в семнадцать лет.

Борис не допускал мысли, что отец и мать могут быть в чем-то виновны. Еще до войны он писал по различным адресам, прося пересмотреть их судебные дела. И, находясь на фронте, продолжал обращаться с той же просьбой. В сорок втором Борис писал матери: "У меня все хорошо, только душа болит за тебя. Прошу тебя, не сдавайся, крепись. Я уверен, что скоро ты будешь на свободе..." Апполонию Антоновну Кровицкую освободят в сорок пятом, когда Бориса уже не будет в живых. В сшитом из шинельного сукна мешочке она привезет с собой единственную драгоценность - все 217 писем, которые получила с фронта от старшего сына. Борис до последнего дня верил, что их встреча обязательно состоится.

"Победим эту сволочь, - писал он, - вернемся домой, соберемся все вместе - снова наступит жизнь настоящая, прекрасная".

Он был наблюдательным человеком, подмечал каждую деталь, любил беседовать с людьми - не по долгу службы, а по велению души. Борис признавался матери, что очень хотел бы после войны рассказать о своих товарищах, с которыми прошел фронтовыми дорогами долгий путь. Его письма, в которых он делился мыслями и наблюдениями, по существу стали своеобразным дневником.

Первый бой.

"Война научила меня работать по-настоящему, ценить людей, - писал он матери в одном из писем. - Я понял цену настоящей жизни - тепло очага, верность товарищей, возможность спокойно сидеть за книгой, слушать музыку.

А самое главное - на войне я посмотрел на себя со стороны, познал себя.

Никогда не писал тебе о боях. Зачем? Случалось так, и не раз, что вражеские танки прорывались к нашим позициям и мы их расстреливали в упор. Бывало и так, что танки давили наши орудия. Но все это было потом, когда я уже испытал себя. А вот самый первый бой...

Вчера мне опять приснилось то глинистое, раскисшее от дождей поле - бегу среди разрывов, тону в грязи и горячем тротиловом смраде.

В тот день немцы нас атаковали яростно (тогда я был в пехоте, в стрелковой роте), накатывались плотными цепями, прорывались так близко, что если бы не стрельба, так было бы слышно их запаленное дыхание.

Когда фашисты прорывались к нашему рубежу, когда мне казалось, что уже все, не отбить их, я одну гранату вешал на пояс - для последнего взрыва, для себя. Такое было напряжение нервов, что потом долго бил озноб.

А под вечер нас бросили в контратаку. И случилось мне очутиться в самой гуще минометного огня. Я не слышал нашего "ура!", бежал в дыму, не видя товарищей, но сознание работало: вперед, вперед! В то мгновение я очень ясно, как-то телесно, ощутил себя отдельно от сознания. Когда потом признался нашему взводному, бывалому офицеру из сержантов, он мне сказал: "Это ты страх в себе борол". И правда, ноги подкашивались, сердце колотилось у горла, я задыхался, а сознание работало - вперед! Удивительное дело: из той контратаки даже царапины не вынес. А от взвода нашего и половины не осталось".

Такая работа.

Борис восхищался спокойным мужеством бойцов. В письмах к матери он рассказывал, как в условиях фронта ежечасно и ежеминутно люди, не задумываясь, рискуют жизнью, совершают подвиги.

"Когда-нибудь, - делился он планами, - я расскажу о наших солдатах. Как просто они делают свое грозное дело, называя его будничным словом - работа...

У нас в батарее был один паренек, сибиряк, тихий такой, что-то даже девчоночье было в нем. В бою случилось так, что его орудие осталось без снарядов и в живых из расчета их осталось только двое - этот боец Анатолий и командир, который был ранен. А фашистские танки прорвались. Толя мог укрыться в глубокой траншее и спастись, но он не сделал этого. Взял у убитого пехотинца гранаты, они у того на поясе висели, и поднялся против танка. Погиб, но танк уничтожил.

Жаль парня было, но никто не удивился его поступку.

Работа такая..." Чем ближе был конец войны, тем больше задумывался Борис над ее последствиями, над тем, что она принесла неисчислимые беды для нашей страны и обернулась горем для самой Германии, для немецкого народа. Он писал матери:

"Милая мама! Я здоров, весел. Еще бы - теперь на земле Пруссии воюем. Сижу сейчас в доме пруссака, на горизонте кругом пожары - горит Пруссия, а Красная Армия все дальше и дальше заходит в Германию.

Когда выходили к границам Германии, солдаты наши говорили: ну, дадим теперь фрицам, небо им в овчинку покажется, узнают они, что такое разбитые города и села... Но вот мы в Германии. И вид пожаров, разбитых немецких домов не радует. Злорадства в нас нет. Злоба, жестокость не к лицу русскому человеку.

Один наш солдат потерял всех своих братьев, а было их, мама, у него пятеро. Отца фашисты расстреляли, хотя он и не был партизаном. А вчера вижу: кормит этот солдат немецких ребятишек из своего котелка, да еще и хлеба дал самому маленькому: отнеси мамке.

Говорят, что мы, русские, народ отходчивый, быстро забываем обиды. Нет, тут все глубже! Такую сильную душу увидел я в нашем солдате... Смог подняться над горем своим, над ненавистью. А ведь ненависть, казалось, нам все души выжгла...".

Последний бой.

...Ему не суждено было осуществить свои планы на послевоенную жизнь. 29 апреля стало последним днем для старшего лейтенанта Бориса Кровицкого. Он погиб в ночь на тридцатое, не дожив до Победы считанные дни. Уже после войны маршал И. Конев, бывший командующий 1-м Украинским фронтом, расскажет об этом бое:

"Десятки раз гитлеровцы пытались прорваться через позиции 530-го истребительно-противотанкового полка 28-й армии. Иногда им удавалось достичь орудий, и тогда у наших артиллеристов в ход шло все, вплоть до армейских ножей. Артиллеристы показали исключительные стойкость и мужество. Раненые не уходили с позиций.

Личный состав четвертой батареи во главе с капитаном Павлом Волковым дрался до последнего. Все погибли, но не отступили ни на шаг. Одним из последних погиб командир батареи, он подорвался противотанковой гранатой вместе с группой бросившихся на него фашистов.

В шестой батарее, которой командовал старший лейтенант Салаварь, также погиб весь офицерский состав, а из бойцов осталось в живых лишь несколько раненых...".

В шестой батарее и находился Борис Кровицкий. Его фронтовой товарищ написал невесте Галине Березиной о последних минутах жизни ее любимого человека: "Это были бои такого ожесточения, какие, наверное, наша часть не испытала за всю войну. Немцы ломились колоннами до 800 человек, лезли в огонь, на смерть. Особенно тяжелый бой приняла батарея, в которой находился Борис. Всю ночь кипел бой, батарея отражала одну атаку за другой. Были израсходованы все снаряды и патроны. Перед утром завязалась рукопашная схватка. В конце боя Борис был смертельно ранен. В последние минуты своей жизни, собрав все силы, Борис призвал бойцов: "Погибнем, но не пропустим врага!" Услышав слова парторга, горстка оставшихся в живых артиллеристов бросилась в контратаку. Врагу не удалось пройти. В районе позиций шестой батареи, где сражался Борис, лежало 700 мертвых гитлеровцев... Похоронили мы Бориса со всеми воинскими почестями. Салютом в его память был огонь по врагу всех батарей нашего полка".

...В московской квартире Юрия Григорьевича Кровицкого на стене одной из комнат висит портрет брата, увеличенный с фронтовой фотографии. Время неумолимо: вышел на пенсию Юрий Григорьевич, окончивший после войны институт и проработавший долгие годы в промышленности, давно выросли племянницы, и у них самих уже подрастают дети. И только для старшего лейтенанта, что смотрит умными глазами с портрета, не существует времени, оно остановилось для Бориса Кровицкого в ту ночь, когда батарея насмерть стояла на пути врага.

"Интерфакс Время Рязань" - "Рязанские ведомости" - совместный проект.

Владислав ИВАНОВ.

  00:04 28.04