Неостановленная революция.

Михаилу Яковлевичу Гефтеру, одному из наиболее ярких мыслителей России ХХ века, в нынешнем году исполнилось бы 80. С юности до самой своей кончины в 1995 году Гефтер размышлял о судьбе России, перебрасывая мост от наших современных бед к глобальной трагедии двадцатого столетия. Публикуемые впервые фрагменты этих размышлений, дневниковых и магнитофонных записей войдут в собрание сочинений Гефтера, которое сейчас готовится к печати.

НЕ МОГУ не возвращаться вновь и вновь к поворотному моменту - к 93-му, что давно ушел календарно, а кажется, все еще длится. Но ежели и оборвался в ночь с 4 октября на 5-е - не завершилось ли с этим и очень многое, чему отсчет не десятилетия даже, но века?!

Не в меня стреляли, но в меня попали в те октябрьские дни. Попали в меня и как в историка.

Те события - отсчетная точка сознания. Это - состояние, шок, потрясение, рубеж. Он заставляет иначе взглянуть и на то даже, к размышлению о чем пришел ранее. Прежние мысли корректируются учетом ЭТОГО переживания, ЭТОГО СОБЫТИЯ. ЭТОГО рубежа.

Не случайно столько находили году нашему 93-му параллелей - и с 1933-м, и с 1917-м... А если глубже и дальше - вернуться во Францию немногим более 200-летней давности?

"Союз ума и фурий".

ГОД 1793. Французская революция. Якобинский террор. Не знающая отдыха гильотина. Безумие расправ. Робеспьер, рубивший головы направо и налево, обильной жатвой смерти будто добывавший равновесие...

И что по прошествии двух столетий? Франция меланхолично отметила юбилей своей революции. А по-настоящему бурно, со страстью, спорила о том, следовало ли казнить короля. Опросы, дискуссии и - вакуум безразличия по отношению к тому, что творил Робеспьер.

Серьезные историки сошлись во мнении, что Франция и сама шла к буржуазному обществу, к тому, что ныне "рыночная экономика" плюс демократия, а революция, вмешавшись в естественный ход, искривила его, изуродовала да еще взяла дань многими жертвами.

А мы-то сами? Разве не убеждаем друг друга, что в 1913-м Россия стояла на пороге благоденствия, даже обретала его. Но ворвалась злая воля и пространство, образованное бессмысленной войной, безвластием, слабохарактерностью царя и правящей элиты, заполонили приверженцы новой гильотины. И вывод - ненужной была та революция, вредной ошибкой.

Итак, революции, легендарно возносимые еще недавно, овеянные мифами, казалось, столь прочно, вдруг осуждаются как помехи. Более того, как страшные преткновения на пути. Но сам тракт-то - КУДА? К ЧЕМУ?

Вернемся теперь уже на две тысячи лет назад. Тогда, на заре утверждения христианства, был загадан некий непременный в будущем момент - Dies irae - Судный день. Когда при гласе трубы случится чудное: МЕРТВЫЕ ВОССТАНУТ, А ЖИВЫЕ - ИЗМЕНЯТСЯ. Вот корень ожиданий и предел стремлений. Но акцент все же на втором - на том, что живые изменятся и явится НОВАЯ ТВАРЬ. Новый Человек будет свободным от греха (первородного) и греховности, станет жить по-новому, свободно и счастливо.

Не этой ли верой человека в возможность и стремление к изменению, к переначатию себя "революция" близка и показана? По крайней мере в рамках европейской цивилизации?

Наша революция 1917 года требовала, чтоб человек не по библейским заповедям жил, а по коммунистическим кодексам. Но не в этом дело: сам-то он должен был стать другим. И ведь менялись же! И этим своим императивом революция создавала, творила вновь и вновь свои собственные предпосылки. Они и оказывались стимулом ее внутреннего продолжения, задержания и увековечения. К тому же наша революция - вызов классическим, что (пусть не сразу, мучительно) пространственно ограничивают себя, "отвердевают" в нациях, в гражданских обществах. Нет, наша притязала на буквальную планетарность, отрешаясь от всего, что было до нее. Посему - задача пересоздать буквально все универсальное, унитарное прошлое, его превратить в свой пролог, в собственное предварение.

Но в том-то и дело, что устремленность к революции, движимая мотивами усовершенствования, изменения человека, сопрягалась с внутренним противодействием процессу, неизменно сопряженному с гибелями, с истреблением не способных и не желающих вмиг пересотворяться и жить по новым законам. Первая стихия уплотняла перевороты в сроках, делала их кровавей и жестокосердней, вторая - щадящая человеческое в человеке - стремилась революцию обуздать...

Там, где революция заходит далеко, где более всего она обретает (естественно, и уничтожая), - там острее всего встает фундаментальная проблема ТЕРМИДОРА. Впервые открытая Францией, которую било и корчило революцией еще в течение всего XIX века, поставленная в рамках революции классической, она явилась ключевой и в судьбе нашей. Революция стремится себя увековечить и подстрекает, убеждает, обязывает людей ее остановить. Истина эта может быть сформулирована короче: там, где революция более всего "продвигается" или мнит, что приблизилась к созданию НОВОГО ЧЕЛОВЕКА, где более всего самовоплощается, там человечность вопиет против нее и стремится революцию ТЕРМИДОРИЗИРОВАТЬ, ОСТАНОВИТЬ.

Перпетуум мобиле.

И НАСЛЕДСТВО она, и вызов - эта, в нас глубинно ЗАСТРЯВШАЯ РЕВОЛЮЦИЯ.

Так что же я понимаю под сочетанием этих слов? Какую-то конкретную ситуацию или всякая революция может быть ОСТАНОВЛЕННОЙ либо НЕ-ОСТАНОВЛЕННОЙ? Тут-то и кроется нечто, вводящее в самую суть явления, аномального и непременного для истории.

По природе своей оно противится всякого рода остановке. Творя в своем ходе вновь и вновь главные свои предпосылки, революция превращается в своего рода perpetuum mobile, и процесс всепоглощающ настолько, что во времени нет ему передышек и остановок. Он заходит все дальше и дальше.

И что же тогда? Остановка должна осуществиться извне, ежели не может прийти изнутри? А если термидор, то всегда один и тот же, или (при всех сходствах ситуаций) меняются ТЕРМИДОРЫ и главная проблема революции - как закрепить ею добытое путем отказа от нее самой?

Но ведь ТЕРМИДОР - не только политическая коллизия и вовсе не эпизод революции, а, если угодно, ее системный признак. И признак, и проблема, наследуемая от одной революции к другой во все более остром и жестоком виде. Кто остановит революционную лавину? Некто из внешнего капиталистического окружения? Или - изнутри? Или - из числа других, кто движим ответственностью за ими же вначале содеянное?

ТЕРМИДОР - экзистенция и проблема совести, говорящей языком ответственности. Это проблема новых людей, которые начинают замечать в себе не только обновленную старину, но и ОПАСНОСТЬ от себя же в качестве новых. А коли так, то от разлада с собой - к обретению союзников в обычных людях, грешных, кому революция что-то принесла (и что-то у них отняла!), а главное - сдвинула, стронула с их привычного места.

Третьей революции не будет?

...ПО СВЕЖЕЙ памяти недавней смерти Ленина Бухарин, стремясь обозначить самое существенное из своих разговоров с предуходным, но еще не онемевшим вождем, отметил его убежденное: "Третьей революции не будет!".

Что это? Вынесенный опыт невозможности более переворачивать вверх дном жизнь в России? Если этого (после двух революций - февральской и октябрьской) делать больше не будем, то что в перспективе? ОСВАИВАТЬ дело революции. Но как?

"Третьей революции не будет!" - это признание: пришло время сложных ходов; пора отказаться от простых и сгоряча принимаемых решений - во имя иных, что рассчитаны на годы и не подстегнуты голой силой, плодящей жертвы.

Но все, что было ВЛАСТЬЮ, тяготело к простому, а в простоте - к крайнему. Вот в чем корень преткновения. Что мог предложить Бухарин? На пленуме ЦК 1929 года он шесть часов убеждал присутствовавших в своей правоте. Отчего же так и не смог убедить? Вот лишь малый фрагмент той речи. Призывая не отказываться от обложения деревни налогом, Бухарин вместе с тем убеждает: делайте это, но законно - а не приходите к каждому по отдельности с произвольным размером требуемой дани. Он требовал отказаться от упрощенной крайности силы. Но власть к ней тяготела, укрепляя себя и возобновляя крайностями революционного порыва и произвола.

Есть ли подозрение, что письмо Бухарина Сталину, письмо из тюремной камеры, помеченное 10 декабря 1937 года, - подлог? Разумеется, нет. Отчего же у меня дрожали руки, когда я читал журнальную публикацию письма? Падение человека либо последний взлет его духа прочитываются в строчках, привычно распределенных по абзацам с характерными подчеркиваниями слов, но каких... Естественнее всего осознание близкой смерти с судорожной надеждой на жизнь, просьба о яде ("Но дайте мне провести последние секунды так, как я хочу") рядом с предложением себя в качестве публичного "Анти-Троцкого", поселенного с этой целью в Америке. Естественность безумца? Но тут же решительный отказ от всех признаний со столь же решительным обязательством не чинить помех предстоящему судилищу: "ни о чем не хочу умолять, чтобы сводило дело с тех рельс, по которым оно катится". Ибо - убедил себя - есть "какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки а) в связи с предвоенным временем, b) в связи с переходом к демократии" (подчеркнуто - Н. Бухариным). Террор ради антифашизма, во имя прав человека, дабы укрепиться в русле всемирной истории?! Выбора нет на Лубянке и, сдается ему, что иного выбора нет на этой планете. Только ему сдается, а нам? Только ли у этого узника вынужденное согласие, а у тех, кто пока на свободе, а у тех, кому там не грозит казнь? Круги ширятся.

Они - немой Ленин и предрасстрельный Бухарин - фиаско неостанавливаемой и неостановленной революции. А впереди - уплата страшной дани войной...

И далеко впереди - но близко к нам Белый дом в Москве с черной короной и списки убитых - сначала в центре Москвы, потом - в Чечне.

Экстрема - не норма жизни.

ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ: мы сейчас в эпилоге.

Нынешняя ситуация неостановленности явлена в наших теперешних трудностях. Но корни - из лет минувших. Еще в 30-х Сталин писал о "революции сверху". Она, в апофеозе ломки коренных жизненных устоев, перекройкой деревенского уклада в поголовную коллективизацию и другими опытами создания "нового человека" вводила практику упрощения реальных и сложных проблем.

Но только ли тогда? Разве гайдаровская либерализация - не отзвук "революции сверху" - одним ударом вышибить людей из прежних жизненных ниш и принудить их к одноактной смене экономического поведения - всех сразу! Но так не бывает. Это немыслимо и невозможно. Следствие же - сдвижка в другую сторону: начавшийся много ранее процесс приватизации власти подбирает под себя приватизацию собственности... Так что же и Ельцин - наследник неостановленности революции? А плодящиеся поборники разнородного - по цвету и типу - экстремизма, они тоже фактор неостановленности революции?

А может, та, октября 93-го, расправа с Верховным советом - была попыткой остановить революцию?

Но ОСТАНОВИТЬ - не значит кровопролитием задержать, обезглавить уничтожением лидеров, выводом за пределы жизни активных сил. Остановить - значит ПРЕДЪЯВИТЬ АЛЬТЕРНАТИВУ КАК НОВУЮ НОРМУ СУЩЕСТВОВАНИЯ. Нам, в российском пограничье, это-то и не дается. Лишь множатся ПРЕД-АЛЬТЕРНАТИВЫ: нэп, 34-й год, сразу после войны... Пропадают, загубленные властью.

Встреча на разрыв.

РОССИЯ все время циклирует, возвращаясь на круги своя... Что ей все время не дается? Переход к новой норме? Стать современной страной? Но ведь это так разнится: в ХIX веке это одно, в нынешнем - иное.

Мы имеем дело с новым составом основных величин. Но проблемы - со старой родословной. И множатся, не уходят вопросы.

Что Россия оспоривает в истории? Завершаемость? Она оспоривает свой прорыв к таящемуся в истории как проект, как замах, как нереализуемое, - она проламывается и идет слишком буквально, слишком прямолинейно и однозначно.

А кажется, что она все время топчется на месте. Соучаствуя в истории, все время пересматривает самое себя, словно вопрошая: чем я являюсь по отношению к истории и к миру, как к человечеству. А тем самым - и по отношению к утопии, к революции - в ее длящемся коловращении директивно заявленных "преобразований" и с вечной неустроенностью жизни простого, измученного недающимися Целями человека.

Текст подготовлен к публикации Еленой ВЫСОЧИНОЙ.

МИХАИЛ ГЕФТЕР.

  00:04 05.11