Вопреки, а не благодаря...

После того как был утвержден новый, на скорую руку перелицованный из старого гимн, очень возбудились все, испытывающие болезненную ностальгию по светлому и радостному прошлому (для них светлому и радостному). Это был вещий знак, призывная труба. Вс чаще (особенно в праздники) на телевидении стали крутить фильмы "о главном", о том, что "работа, как песня, звучит", о том, как "цветут необозримые колхозные поля", "урожайный сгибается колос, и пшеница стеною встает", а наши пейзане, отвалив от ломящихся от яств столов, пляшут и поют. А что еще им оставалось делать, когда "Погляди! Поет и пляшет вся советская страна..." (стоит, пожалуй, напомнить, что эта вакхическая песня написана в тридцать седьмом году).

Видно, неуемная тоска по тем славным денечкам и заставила "Литературную газету" (в номере от 16-22 мая) отметить юбилей - девяностолетие - Георгия Маркова. Правда, скромной по размерам заметкой и деликатно подписанной лишь инициалами - С.А., но содержания примечательного. Хотя, скорее, наоборот, этот юбилей стал счастливо подвернувшимся предлогом для того, чтобы излить нахлынувшую тоску по былому, страстное желание его возродить...

Как и полагается в подобного рода выступлениях, отмечаются наиболее замечательные деяния юбиляра: "В начале Великой Отечественной войны ушел в армию добровольцем, будучи автором изданной и достаточно прозвучавшей 1-й книги "Строговых", служил корреспондентом Забайкальского фронта, был свидетелем разгрома Квантунской армии".

Здесь я споткнулся, и у меня возникло сразу несколько недоуменных вопросов. Если, как читателям дают понять, горячее патриотическое чувство подвигло Маркова уйти в армию добровольцем, то почему в действующую армию, на фронт, оно его все-таки не привело? Может быть, оно было недостаточно горячим и сильным? Но стоило ли тогда торжественно объявлять, что он ушел в армию добровольцем? И в чем особая заслуга его, автора единственной книги (что значит "достаточно прозвучавшей"?), служившего корреспондентом тыловой армейской газеты? Видно, автора заметки умилило, что будущий первый человек в Союзе писателей не погнушался столь заурядным местом службы. Но, может быть, стоит напомнить о том, что фронтовыми корреспондентами в действующей армии всю войну - от звонка и до звонка - служили писатели и постарше, и познаменитее, назову хотя бы Алексея Суркова, Александра Твардовского, Василия Гроссмана, Андрея Платонова, - список этот можно существенно расширить. А в Краснопресненской дивизии народного ополчения вообще была целая рота - почти сто человек - московских писателей, у которых тоже и возраст и литературный стаж были посолиднее, - назову Павла Бляхина, Александра Бека, Степана Злобина (многие в боях под Москвой сложили тогда голову). Весь этот льстивый пассаж об участии юбиляра в Великой Отечественной войне - приписанные по канонам советской житийной литературы задним числом несуществующие заслуги.

Но это - о войне и ратной славе - лишь присказка, впереди - героическое сказание о Режиме, о Системе, при которых Марков долгие годы неустанно руководил литературой, а два десятилетия и вовсе был первым человеком в Союзе писателей, параллельно правил и в других влиятельных организациях - например, в Комитете по Ленинским премиям в области литературы, искусства и архитектуры, во многих правлениях, коллегиях, советах, комитетах он, как нынче бы сказали, владел там контрольным пакетом. И именно при Маркове, сообщается читателям, "существовали имена и произведения, составляющие богатейшую и разнообразнейшую литературную эпоху". Все вроде правильно, на самом деле в ту пору создано немало книг, которым оказался не страшен суд времени - они его уже выдержали, которыми литература вправе гордится. Но читателям исподволь внушают мысль, что раз все это богатство создано при Маркове, так значит его стараниями, благодаря ему.

Наверное, эту заплесневелую лапшу стародавнего героического эпоса "Благодаря мудрому руководству и неустанной заботе Коммунистической партии" можно вешать на уши молодым людям, которые мало что знают о тех временах. Но, надеюсь, людям постарше, которым память еще не отшибло и они помнят, как было на самом деле, не удастся втереть очки, не пройдет этот номер. Ведь в действительности деятельность юбиляра была направлена на то, чтобы талантливые книги, рожденные существовавшими в обществе протестными настроениями, гуманизмом, который третировался как абстрактный, правдолюбием, которое классифицировалось как очернительство, не увидели света, не дошли до читателя, а если и, случалось, по недосмотру не запрещали, то уж непременно уродовали, оскопляли.

И вспомнил я, как несколько лет назад, уже в "перестроечное" время, смотрел по телевизору выступление одного бывшего главлитовского начальника, руководившего отделом, надзиравшим за художественной литературой. Он без тени смущения говорил, что не осуждать надо цензуру, а благодарить: она, мол, только тем и занималась, что оберегала от ошибок, от порнографии, ее деятельность служила повышению художественного уровня произведений. Та же героическая сага.

В течение одного десятилетия Марков получил две золотых звезды Героя Социалистического Труда. Надо думать, что за дело. Очень старался. Много сделал для того, чтобы задушить свободное, не угодное властям слово. Это при нем исключили из Союза писателей Александра Солженицына, Владимира Войновича, Лидию Чуковскую, Владимира Корнилова, Георгия Владимова. Это при нем разгромили "Новый мир", сняли Твардовского. Это при нем вытолкнули в эмиграцию Солженицына, Некрасова, Войновича, Синявского, Бродского, Коржавина, Владимова, Максимова, Аксенова, а книги их были изъяты из библиотек, даже имена их было запрещено упоминать в печати.

Справедливости ради хочу заметить, что, конечно, он получал соответствующие команды и указания со Старой площади, конечно, не зря ели свой хлеб и молодцы с Лубянки. Все это так, но он тоже старался, не сидел сложа руки. Опять же справедливости ради хочу заметить, что рядом с ним в правлениях и секретариатах были и другие "птицы ловчие" (как называл их Твардовский), некоторые даже покруче и кровожаднее его - названный в юбилейной заметке Кочетов, не названные Софронов и Грибачев, быть может, окажись они на месте первого, и дров наломали бы еще больше, и вреда принесли литературе больше. Но он тоже отличился в этих дуболомных делах - очень старался.

Юбилейная заметка называется "Когда писатели были большими". Тогда действительно творили большие писатели. Но подавляя и вытесняя их, идеологическое и издательское поле оккупировали влиятельные чиновники, сочинители тусклых, серых, бездарных книг, которые выпускались огромными тиражами, превозносились до небес официозной критикой, - эту, с позволения сказать, литературу стали называть "секретарской". А сегодня и этих сочинителей пытаются зачислить в большие писатели. Но большой была лишь их чиновничья власть.

Осыпанный наградами, почетными званиями, премиями, Марков уверовал, что стал Большой Медведицей пера, и его даже задевало уничижительное "секретарская литература". Как-то в журнал "Вопросы литературы" принесли запись беседы с ним, в которой он высказывался по этому поводу. Руководителями Союза писателей, внушал он, у нас становятся самые лучшие, самые талантливые авторы, современная же критика, постоянно отстающая от жизни и литературы, не в состоянии осмыслить, оценить и освоить те художественные богатства, которые несут их произведения, вот она от бессилия и выдумала этот оскорбительный термин. Это и тогда оказалось жалким и смешным...

Заканчивается юбилейная заметка следующим пассажем: "К счастью или нет, но исторические узлы всегда завязываются туже и сложнее, чем это желалось бы поборникам дистиллированной свободы. Во времена отсутствия Марковых и Кочетовых не появляются ни Распутины, ни Владимовы. Это время Марининых и Акуниных. Что лучше и что хуже, каждый решает на собственный исторический и культурный вкус".

Здесь все свалено в одну кучу: половодье "развлекаловки" в современной литературе (хотя и при марковском правлении низкопробного "чтива" было предостаточно - напомню хотя бы о широко тиражировавшемся Пикуле) - хочется верить, что со временем удастся одолеть эту детскую болезнь бесцензурной литературы; ненависть к свободе ("дистиллированная свобода" - это такой же эвфемизм, как преследовавшийся в марковские времена гуманизм, именовавшийся "абстрактным"); тоска по административно-командному устройству литературных дел, попытка его реабилитации и реанимации.

Предлагаемый в заметке выбор - просто шулерский трюк, нет и не может быть этого выбора, ни исторического, ни эстетического. Настоящая литература задыхалась под властью Суслова, Поликарпова, Кочетова, Маркова, изо всех сил стремилась выбраться из этого темного царства бесчеловечности и лжи. И надо надеяться, что снова ее туда загнать или замануть фарисейскими посулами не удастся.

ЛАЗАРЬ ЛАЗАРЕВ.

  00:04 07.06