Тетрадь обосранная голубями.

(Часть1).

Все вразброд, как вспоминалось, так и писалось.

Театр на Таганке знаменит не только спектаклями, но и неприятностями, которые преследовали его в общем-то от рождения. То закрывают "Деревянные кони" Абрамова, то запрещают "Живой" Можаева. Одним словом, театральная Москва 60-80-х годов жила перипетиями Таганки и сочувствием Любимову. Хотя сам Юрий Петрович поводов к этому сочувствию не давал. Своего первейшего угнетателя - министра культуры Петра Ниловича Демичева - он окрестил Ниловной, что и осталось за ним навсегда. А в рассказах о конфликтах с начальством слышалась не горестная нота, а скорей шутовская, смешливая. Скажем, звучат в "Добром человеке из Сезуана" брехтовские строки: "Идут бараны, грохочут барабаны. Кожу на барабаны дают сами бараны". Начальство требует это изъять. Недопустимая аллюзия после событий в Новочеркасске. Любимов с его неповторимым иезуитским добродушием спрашивает: "А какие события произошли в Новочеркасске? Мне об этом неизвестно. Правда, "Голос Америки" я не слушаю. А вы?" И всегда с усмешкой, на грани розыгрыша. Как-то на свой же, походя брошенный вопрос - "как поживаешь?", услышал в ответ - "прелестно". Остановился и, стараясь быть серьезным, произнес: "Я испытываю к тебе чувство классовой ненависти".

Потому, скорее всего, и дорог мне так дневник-тетрадь Любимова, написанная для сына. Здесь впервые узнаешь, каково было Юрию Петровичу оставаться самим собой, не лебезить перед сильными мира сего и не потакать им. А они умели изгнать, унизить, изгадить жизнь напропалую. И Любимову, и Шнитке, и Шостаковичу, и Солженицыну. При этом руководствовались якобы высокими идеалами, заботами о нашей культуре. Этакая стайка непорочных голубей. Последнее, быть может, примирит вас с заголовком, который избрал Любимов для своих мемуаров. Я его принял. Егор ЯКОВЛЕВ.

1996 г., 31 октября.

Я много лет вел записи. Когда родился Петр, мне шел 62-й год. Я все искал форму книги, чтобы он прочел. Трудно было мне представить, что я доживу до 79 лет. А очень хотелось, чтобы он вспоминал отца, хотя бы через эти обрывки.

Часто гуляя в саду у бабушки с Петром, показывая цветы, росу, игру света и тени маленькому жителю Будапешта, мы садились под дерево, посаженное дедом Катерины, где вызревали прекрасные грецкие орехи. Он играл, а я записывал в толстую зеленую тетрадь в клеточку, а голуби какали. Отсюда и название.

P.S. Это все Пикассо - нарисовал своего голубя мира, и все умиляются, а вообще-то весьма скверная птица. Вы когда-нибудь видели, как они заклевывают слабейшего или приболевшего - нет? - поглядите. Иерусалим.

Октябрь, 21-е, Лондон (1983).

ВСЕ это началось случайно. Я вышел на большую террасу в театре, очень усталый, рубаха была расстегнута, и был виден мой святой Георгий медный и крестик Петра серебряный. Мне говорили, что два креста носить нельзя - тяжело, но Катерина все не может купить тебе цепочку. Меня ждал корреспондент "Таймса". Сразу спросил: вы верующий? Я сказал: да. Он: вы член партии? Я: да. Ну а дальше все пошло и поехало в этом духе. Хотя я сдерживал себя и старался о наших говорить корректно, но врать было противно. 5-го появилось интервью, а за ним скандал.

Все знакомые здесь заявляют, что у меня только два выхода: возвращаться с опущенной головой и покорно ждать расплаты или же оставаться здесь. Что никакого ответа от правителей не будет. Пока они дали мне согласие на лечение. Это был ответ на мое письмо, просят быстрей вернуться - думаю, для расправы. По слухам, продолжается возврат к сталинщине. Вот и лопнули все надежды на Андропова, в том числе и мои.

Но удивительно, я все еще надеюсь и верю в чудо. Ведь должен же быть предел страданьям моего народа. Не устаю поражаться, откуда у них столько презренья к людям - вероятно, от чувства полной безнаказанности, верят же они только в силу, хотя и прикидываются атеистами. Вот и наступает 84-й год "Орвелла", правда, за ним 85-й Баха, - опять надежда. Все мы живем надеждами.

Декабрь, 10-го (1983).

ВЕНА - Бургтеатр - 120 лет ему. Директору под 49. Энергичный, неконсервативный, вылитый Порфирий. Переговоры уважительны и вроде серьезные. Вернее всего остановимся на "Мастере", смотрю актеров в спектаклях, иногда очень трудно делать вид и не заснуть...

Как бы я был рад, если Петр когда-нибудь прочитал бы и вспомнил отца, как я часто вспоминаю своего.

В этой гостинице останавливаются артисты, у меня 102, у Ефремова 422. Спросил в Бургтеатре у Павла Когоута (чешский писатель, драматург, эмигрант, а ныне гражданин Австрии), где Ефремов. Пошли смотреть в кино "Назавтра после атомной войны" - своевременно. Интересно, будет он бегать от меня или нет. Павел говорил, что после танков в Праге, когда Ефремов приехал, - встретил, обнял, сказал: прости, старик, я танки к вам не присылал. Потом напился, и его, как Гамлета четыре капитана, вынесли официанты.

16 декабря, Милан (1984).

ЗВОНИЛ Слава, у него был Андрей в Париже, говорил обо мне - что я тоскую, перезваниваюсь с театром, жалуюсь на одиночество. Никому не нужен, а мне переводят 500 долларов, чтобы я мог вернуться. Я так захохотал, что разговор прервался, он перезвонил, посмеялись, что Москва приказала разъединить. Он говорит, что они все это делают нарочно и то же проделывали с ним.

Что за блядские режимы, где дочь не может приехать к больной матери или наоборот. Катерина падает духом, трудно жить в чужой квартире, трудно примириться, что нельзя видеть мать.

Говорили по телефону, у мамы грустный безнадежный голос, как и у моего брата. Он плохо себя чувствует и безнадежно спрашивает: что же, браток, так мы больше на этом свете и не увидимся?

А когда говорил я с директором театра, то понял, что он мне все врет, они ничего не репетируют, а на Запад дали сообщения, что все репетируется и т.д. Я сказал: вот когда закончите врать, тогда и будем говорить, когда я приеду. Он заявил с металлом в голосе: "Вы бьете ниже пояса". Интересно все это, как люди настраивают себя каждый на свою правоту.

6-го.

ПРИЗЕМЛИЛИСЬ в Вене. Вдруг увидел самолет доблестного Аэрофлота и важно надутые, полные самоуважения спины своих соотечественников, величественно поднимающихся по трапу. Ни один не повернул головы посмотреть на страну, которую покидает, - молча исчезал в черную дыру входа. Снова засосало: родные, театр, друзья, а я, как бродяга, летаю по Европе, заполняя остаток жизни беспрерывной работой, чтобы в календаре 3-4 лет не осталось свободных дней. Это называется - вырвался на свободу! А дома "Таганка", какая-никакая, но своя, где я 20 лет вбивал всю свою энергию. Два десятилетия я пытался доказывать, убеждать, уступать, терпеть всю нелепость, чванство, глупость. Ничего не помогло. А я, дурак, все надеюсь, что как-то все образуется.

Потерял свою красивую серебряную ручку, очки, очень жаль, так приятно было смотреть на ее изящные формы. Снова вспомнил отца, как он входил и кричал маме: Анна! Парадно! Это значило, что надо снимать все чехлы с красивой гостиной, зажигать люстру, ставить серебро и кузнецовский сервиз на стол. Мать пугливо спрашивала: кто-то придет? Отец невозмутимо отвечал: никто, просто я хочу, чтобы все было красиво.

Мама, когда стала терять память и чувство времени, прожив сложную тяжелую жизнь (родила четырех детей, младшая Ирина умерла совсем маленькой, я ее не помню, только вздохи и слова мамы оставили ее на всю жизнь в моей памяти), очень переживала за нас всех... "Жизнь прожить - не поле перейти", а при советской власти это вообще хожденье по мукам под куполом цирка без лонжи. Последние годы маме чудилось, что кто-то приходит за мной, расспрашивает о моей жизни, делах, о разговорах, которые я веду. Она очень реально и обстоятельно это все сообщала, тревожась за мою судьбу. Один раз я застал ее на стуле, она сосредоточенно тянулась, снимала книги с верхних полок, освобождала их от картонных обложек. Я спросил: что ты делаешь, мама? Она уже с трудом ходила: Юрик, это надо обязательно сделать, а то книги задохнутся.

Февраль, средина, перед Америкой.

ЗВОНИЛИ старому мудрому Ене с бакенбардами, я ему сказал о предложении Деж , которое тот изложил старшему брату (одному из правителей Венгрии): чтобы я возглавил новый театр в Венгрии. Тот милостиво согласился. Сказав: ну что же, пусть он спросит там... у своих. Это напомнило мой разговор с Микояном. В антракте, смотря "10 дней..." Рида, он, узнав о моих неприятностях по поводу "Павших и живых", заявил: "А вы спросите их, разве решения XX и XXII съезда отменены? Я, конечно, могу спросить, если кто-нибудь из них заинтересуется моим мнением, но не лучше ли, если бы Вы их спросили об этом?" - и он первый раз внимательно и с интересом взглянул на меня.

Перед смертью Брежнева появилось много анекдотов о нем, как он по бумажке, причмокивая челюстью - у него что-то с нервом, - встречает Индиру Ганди, произносит: "Уважаемая госпожа Тэтчер", - ему шепчут: "Ганди, Ганди", - он возмущается: "Я сам вижу, что Ганди, а здесь написано - Тэтчер". Или он идет по коридору, видит Пельше. Зовет: "Пельше, поди сюда", - тот подбегает, говорит: "Простите, Леонид Ильич, я не Пельше". Он собирает Политбюро: "Товарищи, у нас полный маразм, вчера в коридоре Пельше сам себя не узнал, а Суслов с Косыгиным вообще не ходят на заседания", они все уже были мертвы, когда остроумцы сочиняли все это.

Ночью в Неаполе перед отъездом мы, смеясь, все это рассказывали, а на аэродроме в Вене меня окликнул корреспондент: "Господин Любимов, вы не бойтесь, я друг Рахлина, у вас там главный умер". Я не поверил, думал, Кириленко, но он бежал за мной и все кричал: "Брежнев, Брежнев, нам ТАСС официально объявил". Мы сели в самолет Аэрофлота, сразу попросили газету. Прочли - ничего нет. Как бы невзначай спрашиваем стюардессу: ну как в Москве, что нового? "Все хорошо, все в порядке", - чеканят они.

Садимся в такси. Спрашиваем у шофера: что нового? "Ничего, - говорит, - вот все снег не убирают". Едем дальше. "Как с едой?" - "Да как всегда, погано. Вот концерт вчера хороший обещали в День Милиции, потом отменили, стали эти симфонии играть, ну мы с женой сразу выключили, - после паузы: правда, обещали потом дать". Мы переглянулись. Едем дальше минут 10. "Да этот Леонардо - умер". Забулдыги-шоферня почему-то звали его последнее время Леонардо. "Ну что, видел вчера Леонардо по телеку?" - "А как же, нормально, ходит. "Дорогие товарищи империалисты, социальл...исти...ческий сраны..." - и т.д. Шофер говорил безучастно, ругая, что не убирают снег. Так и живет народ, ничего не ожидая, суетясь весь день - добыть что-нибудь в магазине, выстоять в очереди, чтобы получить, сорвать что-нибудь, где возможно, а главное - выпить при первом случае и начать бесконечные разговоры за жизнь, а правители, расстраиваясь разболтанностью всеобщей, все ожесточают свои бесчисленные зверские законы, инструкции, дополнения, разъяснения - это уже тайно, своим. Начальник тюрьмы, лагеря может удвоить срок без суда. Разглашение служебной информации - до 12 лет лагерей, тюрьмы. Значит, расскажи я, как у меня спектакли закрывают, можно и сажать. Все Сталина усовершенствуют, сукины дети, ни стыда ни совести.

Вот и возвращайся тут в Москву, сын мой. Вот и II-й Покровитель помер после двух анекдотов и ужесточения режима до того, что стали хватать из очередей, проверять, почему не на работе. Первый: брежневский Ренессанс окончен, второй: Кремль переименовали в Андрополь. И все врут с нарастающим бесстыдством. Самолет злосчастный сбили, сообщения приличного, даже лживого составить не могли. Новый на Мавзолее текст о покойном прочесть толком по бумажке не мог, все запинался. Западные газеты написали: "Не знаем, как он владеет иностранными языками, но русским явно плохо". Срамота. А "Правда" на последней странице расписывает, какая у него дочь - кандидат наук, в партийной школе, показательная семья во главе с Вождем, как у диких племен, и холуй нашелся, и даже подписался, совсем одичали.

По слухам, партбюро театра предложило меня выгнать из партии, значит, разоблачали, клеймили, приказали бедным - и пришлось каяться, как они не углядели и 20 лет с таким негодяем работали.

Февраль 21-го, Лондон.

...К ТВОЕМУ папе трое вошли в кабинет, весь расписанный знаменитыми людьми мира от Кастро-бандита до Б лля - хорошего писателя. Даже один член Политбюро с горечью сунулся внутрь и сказал: "Да, красить нельзя, вроде исторический кабинет", а потом строго ткнул пальцем в иероглифы: "Это кто, китайцы?" Я с гордостью: "Нет, все японцы, китайца ни одного (мы тогда с ними в ссоре были)". "А, ну ладно! - помолчал и добавил: - Надо сделать переводы, а то не поймешь". Так вот, вошли начальники, ни здрасьте тебе, ни прощай, а один балбес мордастый, здоровый, бывший артист плохой, зычно произнес в позе: "Сейчас вам приказ зачитаем" - это все они ярились за бедного Высоцкого на меня. "Не утруждайте себя, я знаю". Они грозно: "Не может быть! Только что составили". Нашлись добрые люди, говорю, предупредили. "Потрудитесь выслушать и расписаться в получении". Я говорю: "Ко мне люди придут, прошу покинуть мой кабинет". "Это кабинет не ваш, государственный"! "Что ж, вы правы", - и вышел твой папа из своего кабинета, и строчки эти пишет на чужой квартире в Лондоне.

Я потом это рассказал по телефону теперешнему правителю, он так душевно: "Не может быть! Ну и ну, вот, оказывается, до чего мы дожили. Позвоните мне, я разберусь".

Звонил я по особой вертушке от замечательного Капицы. На свадьбе его золотой твой отец спич произнес о том, что вот я - Кузькин, и это неудивительно, а вот что Капице приходится быть Кузькиным в нашей стране, вот это потрясает. Анна Алексеевна воскликнула: "Ну что вы такое говорите, как Петр Леонидович - Кузькин?" А он поморгал детскими глазками, гениальными своими и синими, от старости потускневшими, и говорит: "Кузькин, Крысик, Кузькин". Он ее Крысик звал. Хотя она была очаровательная и умнейшая женщина, даже когда ей было под 80...

Так вот, звоню правителю, все эти дни в надежде ходил. Слышу голос чужой, вроде делает вид, что не узнает. "Вы обратитесь к товарищу Зимянину, он этим занимается". Ну, тот и занялся - 45 минут орал: "Все ваше окружение антисоветское, а этот спившийся подонок (прямо как Жданов про Зощенко) ну, подумаешь, имел какой-то талантишко, да и тот пропил, несколько песенок сочинил и возомнил". "Да он умер, нехорошо так с покойным, зачем кричать, товарищ секретарь, а при ваших чинах это даже неприлично". Завизжал: "Вы у меня договоритесь", - и пошел сыпать угрозы.

После смерти Володи стали они грызть меня, как по его песне "Охота на волков" его грызли. Слава Богу, похоронили мы вопреки их желаниям - по-человечески. На старом московском кладбище Ваганьково - там, где Есенин лежит, и я хотел там лежать, да вот, видимо, теперь неизвестно, где и похоронят.

Многое понял я на его судьбе. Женился он на Колдунье Марине, которая очаровала всю Москву, и увидел он другой мир. Но и свою страну чувствовал остро, без розовой пленки, которую с детства нам старательно напяливают на глаза слуги народа, проносясь в своих черных членовозах - так прозвал народ их машины... Все он про них и про народ понимал, потому и был истинно народный поэт, и положил Господь Бог его рядом с другим непутевым поэтом. Понимал Владимир, что жить он должен в России, а не в Парижах, а жить уже было невтерпеж, больно глаз острый. Вот и загнал себя, как своих песенных Коней. "Ни дожить, ни допеть не успел". К счастью, допеть успел - спел про все, да еще как заглянул туда, куда никто из официальных поэтов не заглядывал, а его снисходительно по плечику похлопывали. А ему очень хотелось, чтобы коллеги признали, хотелось, чтоб книгу выпустили, диск хороший записали. А управители искусства во главе с Химиком-Министром все в обещанку играли и ничего не давали. Гамлета и то не хотели дать играть. "Какой он Принц, хрипатый такой и повадки не те". Им, конечно, видней там, наверху, тем более они каждый день даже с королями беседуют. Как он умудрился вопреки всему спеть и написать все, что хотел, одному Богу известно.

  00:04 21.10