Судьба магического слова.

Непраздничные заметки.

"Могут ли в нынешней России повториться события, подобные революции в октябре 1917 года?" (Ответы даются в процентах).

7 - определенно да;

27 - скорее да;

33 - скорее нет;

20 - определенно нет;

12 - затруднились ответить.

(Опрос ВЦИОМ, 1608 человек, октябрь 1998 г.).

- Что произошло в России в 1797 году?

- Наверное, Октябрьская революция...

(Телепрограмма "Поле чудес", октябрь с. г.).

СОБСТВЕННУЮ историю мы плохо помним и еще хуже понимаем. Не в последнюю очередь потому, что слишком многие ее персонажи и события считались то ли священными, то ли проклятыми - в любом случае, недоступными для обычного, трезвого разума. Массовые календари давно перестали отсчитывать время с октября 17-го. Мало кто помнит уже и конъюнктурно-политические лозунги типа "Перестройка - продолжение Октября" (это 1987-й, не так и давно), - а мифологический идол Революции с большой буквы живет в каких-то глубинах общественной памяти, приводя одних в восторг, других - в ужас. Еще месяц назад, в первых числах октября, в обстановке пропагандистской суеты вокруг профсоюзно-партийной демонстрации слышны были и такие голоса: а вдруг всеобщий взрыв, русский бунт, как в 17-м, как в Индонезии... У массового воображения глаза велики, но угол зрения узок. Что произошло в этом октябре, сейчас всем понятно, а когда-нибудь добросовестные учебники расскажут, что "на самом деле" получилось осенью 1917 г. (может быть, уже рассказывают?). Ведь ни взрыва, ни бунта не было, власть перешла в более крепкие руки; а кровью и грязью за это пришлось платить - как поется в песне Галича - потом, потом...

И мифологию Революции с ее героями и злодеями, жертвами и подвигами - тоже сочиняли и многократно переписывали потом. Причем от перестановки знаков на именах (Сталина и Троцкого или, в более современных вариантах, Николая Романова и Владимира Ульянова) история события не переставала быть священной. Сейчас над некоторыми - избранными - символами прошлого почти привыкли посмеиваться, что ситуацию не меняет: как известно, ритуальное или потешное осмеяние священных предметов в давние времена бывало составной частью многих культов.

Магическое слово Революция - побочная дочь главного мифа девятнадцатого века, мифа о всепобеждающем Прогрессе, авторство которого оспаривали либералы и радикалы, гегельянцы, позитивисты, марксисты, анархисты и пр. Прогресс - поезд, несущийся по рельсам истории, а Революция - что-то вроде паровоза, который его тянет, толкает, переводит на другой путь. (Должно быть, образ поезда произвел на общественное воображение прошлого столетия куда более сильное впечатление, чем образы самолета или компьютера в наш технически пресыщенный век.) Сейчас кажутся довольно наивными дискуссии о том, надо ли толкать "поезд", чтобы шел побыстрее, или достаточно вскочить в него, чтобы не оказаться под колесами. В том и другом случае ответственность перекладывалась с человека на "процесс". В схему этого процесса прогрессистское мировоззрение прошлого века загоняло все варианты модернизационых конфликтов и конвульсий разных стран, начиная с XVII века. Между тем в большинстве стран мира все экономические, политические, культурные перемены, связанные с формированием современных общественных институтов, обходились без насилия и крови, а там, где конфликты приобретали характер массовых насилий, плоды и плевелы прогресса оказывались трудно отделимыми друг от друга (достаточно вспомнить французские примеры).

Техническая метафора "поезда", который разными путями и с разными затратами приходит из пункта А в пункт Б, плохо применима к человеческой истории, где и "средства", и "ресурсы", и "цели" - это, в конечном счете, люди. Результаты целиком зависят от средств и ресурсов, использованных для их достижения. Насилие, обман, террор никогда и нигде не приводили к светлому будущему. Массовый принудительный труд мог создавать железные дороги и военные заводы, но не современную экономику и не свободное общество.

Знаменитая формула - квинтэссенция всей философии - основателя русского большевизма гласила: "Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию". Организацию создали, страну "перевернули" (с помощью таких незапланированных рычагов, как мировая война и массовый террор). Предполагалось, что и потери будут небольшими, и сроки недолгими, и весь мир будет догонять и завидовать. Что получилось и со страной и с бывшей "организацией революционеров" - достаточно известно.

Сами создатели идола Революции стали его заложниками и жертвами - каялись и доносили, помогая собственным палачам и спасая бесчеловечную систему всеобщего террора. Который нужен был прежде всего для самоутверждения властей предержащих. Логика массового террора неумолимо ставила вне закона новых и новых "врагов", "пособников", "уклонистов" и пр.

Другое, и не менее существенное, разделение, внесенное в общество идолом Революции и его слугами - на "передовых" (бывшая организация революционеров) и остальных или "отставших" - коих требовалось вести, понуждать, подталкивать, ограничивать, "тащить и не пущать". Для революции всегда необходима командная структура, уверенная в своем праве карать и пороть остальных, и масса, готовая ей подчиниться. Никогда и нигде не была революция действием "самой" народной массы; всякий революционный взрыв был направленным.

Конечно, исполнители этих функций могли быть разными по своим человеческим качествам - например, на разных фазах превращения нашего "революционного" самовластия в чиновничье. Сейчас речь идет только о системе ролей, задаваемой самой логикой революционного насилия.

В прошлом веке революционные потрясения в разной мере переживали страны Западной Европы (точнее, некоторые из них). Происходившие в Западном полушарии перевороты и национально-государственные конфликты нередко носили революционные названия, но все же были событиями иного рода. В первой половине ХХ столетия средоточием революционных взрывов оказывается европейский Восток - наследие трех империй (Россия, Германия, Австрия), разрушенных мировой войной. Во второй половине нашего века действовали два источника революционных взрывов или попыток - один из них связан с процессами деколонизации, другой - с кризисом советской сферы господства; реальная роль тех и других оставалась скорее символической или мобилизационной. (Падение режимов советского типа в странах бывшего "блока" осенью 1989-го назвали было в тогдашней прессе "демократическими революциями", но термин, как будто, не удержался, что вполне оправдано.).

Не попадают под характеристику революций и те повороты, которые начаты были в России и на бывшем советском пространстве с 1989 - 1991 годов и не закончены доселе. Не было смены правящих элит, политического принуждения, массовой мобилизации поддержки. Происходит вынужденное обстоятельствами изменение ориентации государственных институтов и соответствующих правил экономического и политического поведения.

Сегодня, как никогда ранее, видно, насколько плохо это происходит. Накопленное недовольство практически всех социальных групп - одна из предпосылок нынешней (наверное, и послезавтрашней) политической нестабильности. Но дает ли это "революционный" потенциал - хотя бы для какого-то обозримого будущего? Скорее всего, нет. Нет ведь ни массы, готовой идти на разрушение нынешней общественной системы, ни командных структур, которые были бы способны превратить массовое недовольство в направленный революционный взрыв. Магическое слово остается невостребованным. Впрочем, существуют его однофамильцы в самых разных областях - от техники и науки до моды и прочего; у них своя судьба.

ЮРИЙ ЛЕВАДА.

  00:04 05.11