БЫТЬ!

Конечно же быть, дорогой мой.

Телевизионный журналист, изучающий российскую глубину, делится с читателем своими наблюдениями.

ЭТО БЫЛО у Средиземного моря, там, где родилась любовь к мудрости, то есть философия. Искрящаяся вода с зеленоватым оттенком тоже была, как любовь, и в самый последний момент перед отъездом я все-таки догадалась набрать ее в подвернувшуюся под руку бутылку. Бутылка целых семь лет простояла в книжном шкафу рядом с древнегреческой философией, пока весной 2000 года, повинуясь чьей-то воле, я ее не достала и не открыла. Маленькое Средиземное море встрепенулось и дохнуло свежестью, оно ничуть не изменилось за семь лет, сохранив и цвет, и запах. Хотя постойте, это ведь мои семь лет прошли, а у моря совсем другой счет: оно было не только до нас, но и до нашей эры... И, значит, у меня в шкафу хранится утро, которому семь тысяч лет! Как вы догадались, эта краткая предыстория, хоть и сущая правда, написана лишь для того, чтобы подвести к основной теме.

Берклианцы из Никифорова.

ФИЛОСОФИЯ в России - это не просто любовь, это страсть. Сколько раз я убеждалась в этом, делая репортажи для ОРТ. Любой гражданин, стоящий у ларька с кружкой пива, будет польщен и счастлив, если вы, например, зададите ему вопрос про свободу как осознанную необходимость. Он даст вам пространный ответ и даже с иллюстрацией. Деревенский пенсионер отставит в сторону лопату и грабли, чтобы потолковать о том, насколько реален видимый мир. Кстати, в деревне субъективный идеализм, описанный еще епископом Беркли, чрезвычайно популярен. Напомню, что субъективные идеалисты - это те, кто считает, что главное не быть, а казаться. И соответственно, окружающий нас мир, по их мнению, столь же мало реален, как блики солнца на стене пещеры. Наши деревенские берклианцы готовы к любому варианту развития событий и поэтому не боятся изменений реальности. Доказательство истинности этого высказывания стоит у меня в шкафу. А дело было так. Первого апреля сего года я взяла бутылку со Средиземным морем на съемку в деревню Никифорово. Мы собирались немного разыграть местных жителей, заявив, что набрали морскую воду в их деревенском роднике. Не успела я встать с бутылкой возле магазина, как из дверей вышел Сергей, молодой, красивый и слегка хмельной. Сначала, правда, он по ассоциации подумал, что в бутылке водка. Но потом, понюхав и даже попробовав соленую воду, пришел в полный восторг. Он не просто поверил в соленый морской родничок - он уверовал, чисто по-русски. Поверила в пришествие Средиземного моря и пожилая супружеская чета. Анна Ивановна даже с уверенностью сказала, что море просочилось в деревню Никифорово через щель в земной коре, и стала мечтать: "Теперь уж нам не надо будет на юг ехать, все равно денег нет, теперь, наоборот, все к нам будут приезжать..." Розыгрыш неудержимо перерастал во что-то другое, но, страшно сказать, начал принимать черты реальности. Дождик внезапно перестал, и стало мерещиться, что откуда-то со стороны шоссе накатывает шум прибоя. Поднялся теплый ветер, и мы почти воочию увидели, как сверкающее море заполняет деревенские овраги, пугая ворон. Мир неудержимо менял очертания, но березы как были, так и стояли на берегу: Россия все принимала, оставаясь собой. Впрочем, не будем отвлекаться.

При дворе Марка Аврелия.

СПОСОБНОСТЬ воспарять духом - черта, конечно, национальная, как и вера в светлое будущее, которую тоже не большевики придумали. Может быть, да наверняка, именно эти черты помогают выживать. Но такие вопросы лучше всего задавать настоящим философам - ученым. Особняк института философии РАН стоит в сквере, окруженном чугунными решетками. Над старинными величественными воротами, тоже узорно кованными, красуется загадочный медальон, в центре которого прописная буква "М". Она могла появиться от имени Михаила Голицына - так звали князя, хозяина особняка, но вместе с тем воспринимается и как начальная буква имени Марк Аврелий. Ведь известно, что владычество философов наблюдалось именно во времена правления этого последнего римского императора. Как писал Эрнест Ренан: "Никогда еще до тех пор задача осчастливления человечества не преследовалась с такой последовательностью и настойчивостью. Идеал Платона осуществился - миром стали управлять философы. Теперь император буквально окружен ими".

Император подбирал "команду", как сказали бы сейчас, под себя, что делают обычно все правители. Сам Марк Аврелий широкой нашей философствующей публике знаком, в основном, по знаменитому высказыванию, смысл которого сводится к следующему: "старайся прожить так, как будто этот твой день последний". Некую трансформацию этого высказывания можно заметить в легендарном советском девизе: "Надо прожить жизнь так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы". Правда, к этому девизу полагалась нагрузка: "Самое прекрасное на земле - это борьба за освобождение всего человечества". Максимализм - очень уязвимая позиция, и позже появилось немало комментариев к девизу, Пожалуй, самым удачным я бы назвала ерофеевский из книги "Москва-Петушки", где герой говорит: "Самое прекрасное на земле борьба за освобождение всего человечества. Но еще прекраснее, знаете что? Записывайте". И диктует рецепт ханаанского бальзама, состоящего из равных частей портвейна, дезинсекталя, лосьона и бог весть чего. В России многие граждане не живут, а пьют по Марку Аврелию - так, как будто каждый день последний. Вот вам еще одна русская трансформация древнеримского источника. Но это замечание в сторону.

Гоголевский бульвар.

Я НЕ ВЕРЮ в случайность. Лев Борисович Баженов шел ко мне навстречу по Гоголевскому бульвару.

Надо заметить, что на этом бульваре солнце светит и в дождь, и в снег. Здесь даже мрачные ипохондрики начинают улыбаться. Здесь чувствуешь себя как дома, тем более что по бокам стоят уютные диваны-скамейки. Главное же преимущество Гоголевского бульвара перед другими бульварами столицы в том, что только здесь вы встретите того человека, которого мечтаете встретить. Я начинаю думать, что все дороги ведут на Гоголевский бульвар. Кстати, его, как и деревню Никифорово, тоже омывает Средиземное море - в этом месте Москвы очень высок процент концентрации философов на каждый квадратный метр. На углу находится знаменитая распивочная, и там, кто не верит, пусть убедится сам, можно обсудить любую философскую проблему. Вот и Лев Борисович Баженов, он как раз шел с работы из Института философии, дорога из которого тоже лежит через Гоголевский бульвар.

Мы встретились за столиком, на котором стояло ледяное пиво, и мы его пили, согреваясь общением. Профессор и доктор философских наук Баженов был одет в легкую студенческую куртку, которая ему чрезвычайно шла, вообще, он так стремительно ходит, разговаривает, шутит и смеется, как двадцатилетний, хотя ему 70 или около того. Наш разговор начался с его собственного девиза, а точнее, "жизненной максимы". Этот девиз, сказанный весенним холодным утром, в тот самый момент, когда неожиданно пошел заблудившийся снег, звучал так: "На свете нет ничего, ради чего стоило бы рисковать уважением к самому себе". И мне моментально захотелось написать эти слова на огромном плакате поперек Гоголевского бульвара. Меньшего они не заслуживали. Сам Лев Борисович этому правилу не изменял никогда. В 91-м, одеваясь ночью, чтобы идти к Белому дому защищать демократию, он так и сказал жене: "Аня, если ты меня удержишь, я потеряю уважение к самому себе". Кстати, защитник демократии материально не получил от нее ровно ничего, но... мы же имеем дело с философом.

Уже написан Гамлет.

НА ЭТОМ ЖЕ театральном Гоголевском бульваре произошел интересный случай с Гамлетом. При большом стечении народа посреди аллеи стоял наш актер в образе Гамлета. Это был худой и высокий юноша в нелепой зеленой беретке и черном подростковом полупальто, в руках он держал непременный для городского жителя целлофановый пакет, на котором была небрежно нарисована розочка. Несмотря на пакет и зеленую беретку, образ был канонически точен, а вопрос "быть или не быть", обращенный к прохожим, просто потрясал своей злободневностью.

Внимательно выслушав вопрос, заданный развернутой цитатой, и нисколько не удивившись, что с ним говорят стихами, прохожий - усталый пожилой мужчина - с нежной деликатностью взял Гамлета за плечо и, буквально вкладывая всю душу в ответ, заговорил: "Как это умереть? А для чего мы тогда живем, рождаемся? Нет, надо жить, защищая себя, своих близких! Нет, не поддавайся ни в коем случае, зубы стисни и вперед!" Про Шекспира он, конечно, не вспомнил. И пусть меня простят, но Шекспир тут был уже совершенно ни при чем. Потом проникновеннейшие слова произнесла мама, держа под руку инфантильного юношу-подростка. С какой любовью глядела синими-пресиними глазами на Гамлета. Как крестила его, шепча что-то про себя. Но самое большое потрясение ждало нас впереди. Когда окончательно разошедшийся Гамлет, жестикулируя, почти криком продекламировал:

"Быть иль не быть, вот в чем вопрос.

Достойно ль.

Души терпеть удары и щелчки.

Обидчицы судьбы иль лучше встретить.

С оружьем море бед и положить.

Конец волненьям?

А может, умереть, уснуть?!!". - одна бабуля, одетая не по сезону тепло, в драповое пальто с шерстяным платком и в войлочные ботинки "прощай, молодость", - остановилась, как громом пораженная, и, схватив Гамлета за рукав, отчаянно вскрикнула: "Быть! Конечно же быть, дорогой мой! Послушайте: здесь (тут она описала над головой полусферу) все прекрасно! Это враг вас смущает, не поддавайтесь ему! Послушайте, у меня пенсия маленькая-премаленькая, а мне хватает! И людям помогать хватает. Держитесь, дорогой мой, жить, жить, конечно же жить... Господь вам поможет".

Одним словом, "бедные люди" с Гоголевского бульвара боролись за Гамлета, как за собственную душу. История со Средиземным морем повторилась, пьесы не было, игры не было, опять, говоря словами поэта, "дышала почва и судьба". Гамлет был родным сыном и братом, погибающим от какой-то неизвестной беды, может быть, даже от наркотиков. И помочь ему могла только любовь.

Звездный час философии.

ДА, ВСЕ философы похожи на Гамлета. И директор Института философии, академик, профессор, доктор наук Вячеслав Семенович Степин не был исключением. Он ухитрялся оставаться в полнейшем одиночестве посреди шумного города. Но в его глубокой задумчивости не было ничего мрачного, а при ближайшем знакомстве Вячеслав Семенович оказался человеком общительным и даже веселым. Особенно весело он смеялся, когда рассказывал о партсобраниях советского периода, хотя на одном из таких собраний его исключили из партии. По-видимому, это прошлое не оставило заметных следов в душе Вячеслава Семеновича, в его словах не было ни горечи, ни обиды. Совсем другая, более важная забота занимала его. Вячеслав Семенович торопился на презентацию своей новой книги "Теоретическое знание", которую он время от времени осторожно поглаживал пальцами. Поэтому он сразу заговорил о самом главном. И я узнала, что наступил звездный час философии. Сделав это торжественное заявление, Вячеслав Семенович подробно и с удовольствием стал объяснять, как философия оказалась самым необходимым и практическим знанием. Тут между нами произошел такой диалог.

Я: "Вячеслав Семенович, конечно, русский человек от философии никогда не откажется, ему без нее просто не жить, но каким образом она спасет от голода или от теракта?".

Он: "Прежде всего, философия - это наука о возможных человеческих жизненных мирах. И она может их создать. А каким образом, я вам скажу, но наберитесь терпения, потому что мы начнем издалека, чтобы было понятно. Вот, когда человек живет повседневной жизнью, он не понимает, что управляем и ориентируем определенными жизненными смыслами, которые заложены в глубинах культуры, в ее базисных ценностях. Например, сейчас мы считаем, что быть новатором - это хорошо. А вот если вы возьмете традиционное общество Древнего Китая, Вавилона или Египта, то там ты обязательно должен был доказать, что твое изобретение ничуть не новое, а уже было у великих героев, у отцов церкви, у мыслителей прошлого. Потому что там традиции ценятся больше, чем инновации, и быть личностью - это значит быть членом касты, клана, сословия. Там просто нет таких понятий, как "права человека".

Я: "А при чем же тут Древний Египет и Вавилон? Может быть, человек в своих страстях и не меняется, но подобные общественные формации ушли, канули, погибли и, как пишут в учебниках истории, еще в незапамятные времена?".

Тут Вячеслав Семенович улыбнулся и поглядел в окно. Время за окном шаталось, скрипело и раскачивалось во все стороны, как дерево под бурей, но сдвинуться не могло. Короче, надо было ждать, пока Бирнамский лес пойдет на Дунсинан. Правда, это уже из другой трагедии, а мы играли "Гамлета".

Распалась связь времен.

И ВЯЧЕСЛАВ СЕМЕНОВИЧ неожиданно вместо ответа прочел стихи совершенно гамлетовские, хотя и принадлежащие поэту Галичу:

"Торопится и грубо остановится,

И упадет веретено,

И невозможно встретиться, условиться.

И уклониться не дано..."

Видимо, проиллюстрировав таким образом стоящее за окном тысячелетье, он вздохнул и продолжал: "Запад шел к идее права как высшей ценности 200 лет. А у нас в России долгое время была абсолютистская монархия. И потом, в традициях большевиков было: обязательно есть государь, человек, стоящий над всем, олицетворяющий державу. Вот мы говорим державность, а что такое державность? Это вот он, помазанник Божий, царь, генеральный секретарь ЦК КПСС, который над законом, который как-то возник и все решает. Вот Россия-то где. И поэтому идею правового государства, которую мы провозгласили и, слава богу, ее еще надо в жизнь провести. А для этого надо, чтобы я рассматривал избранного мной президента не как аналог царя-батюшки, а как чиновника для устройства общественных дел. И спрашивать с него должно. А вовсе не бухаться ему в ноги и говорить:"Мы холопья твои, значит, царь-государь, рассуди нас". Не это нужно. Тем более что наступает время, когда нужно от каких-то ценностей отказываться и давать что-то новое. А задача философии состоит в том, чтобы вот эти неосознанные, в глубинах культуры лежащие, своеобразные гены социальной жизни, вот эти базисные ценности и жизненные смыслы выудить, поставить на суд разума и, обсуждая, критикуя прежние основания жизни, - сочинить, изобрести другие основания для какой-то другой жизни, которой еще нет и которая будет завтра или послезавтра".

Подошва на скрепках.

ПРЕЗЕНТАЦИЯ книги проходила в парадном, так называемом красном зале Института философии. Здесь бывал в гостях у князя Голицына Пушкин, и о том времени напоминали высокие потолки с лепниной, благородных пропорций окна и, пожалуй, все. Остальная обстановка была выдержана в знакомом аскетическом стиле эпохи военного коммунизма. Я так и не заметила ни одной приметы внешнего мира, ни звенящих пейджеров, ни тем более мобильников, ни деловых людей с белозубыми улыбками и ледяными глазами. Может быть, конечно, все дело в бедности. Ведь доктора наук, ученые с мировыми именами получают заплату тысячу с чем-то рублей. И есть у настоящих ученых такая особенность, которая, наверное, для кого-то очень удобна, - они абсолютно не способны думать о деньгах. Внезапно обнаружив, что мелочи в кармане на метро не хватит, они просто идут пешком или, затаив дыхание от страха и стараясь казаться постарше, проходят мимо контролера, в расчете, что их сочтут за пенсионеров. У бородатых этот номер обычно проходит. Но они прибегают к этому средству только в крайних случаях, а так за все предпочитают платить.

Да что говорить! На самом же деле ученых надо беречь и следить, чтобы они ели кашу, брали зонтик и надевали калоши, как это делают в старых фильмах добрые нянечки. К счастью, институтские гардеробщицы так и поступают. Кстати, сами ученые весьма изобретательны по части экономии. Помню замечательное изобретение одного профессора, позволяющее сохранить ботинки, у которых лопнула подошва. Он, оказывается, скреплял трещину обыкновенными канцелярскими скрепками и с помощью паяльника расплавлял их. Держались такие ботинки очень долго. Профессор с немалой гордостью демонстрировал подошвы своим студентам и всем желающим.

Философский пир.

КАК ИЗВЕСТНО еще со времен Платона, на философском пиру самое изысканное угощение - это тонкая, изящная и мудрая мысль. Хотя тарелки с бутербродами пустели очень быстро, бутылки с вином еще быстрее и разговор уже шел на повышенных тонах, тема была уж очень горячей - о базисных российских культурных ценностях.

Сначала разговор зашел об "авось", естественно, как философской категории. Оказалось, что оно появилось в результате вероятного типа поведения, сложившегося за века существования на северных территориях, мало пригодных или совсем непригодных для жилья. И еще, именно "авось" отражало ту самую веру в светлое будущее, возникновение которой позднее приписывали революционным идеям, охватившим массы. "Авось" было сложным понятием, оно могло спасти и погубить, наверняка оно породило пресловутую "русскую рулетку", а также обычай петь и плясать в минуты отчаяния.

Разговор о базисных ценностях длился долго и заслуживал отдельного рассказа. Где-то ближе к концу застолья Вячеслав Семенович рассказал анекдотический случай о том, как некий граф за игорным столом обронил полтинник и, нагнувшись, начал искать. Тогда присутствовавший там же купец свернул сотенную зажег ее и стал светить графу. Цель была очевидна, и графа он, как говорится, "умыл". Рассказ вызвал одобрительный смех. Большинство присутствующих с абсолютной искренностью могли повторить знаменитые слова, сказанные Сократом на рынке: "О, боги! Как много на свете вещей, которые мне не нужны". Даже, пожалуй, слишком много людей могли их повторить. Да и самого Сократа я совсем незадолго до этого обнаружила в одном удивительном поселке с двойным названием.

Мир без вещей.

ПЕРВОЕ НАЗВАНИЕ на вывеске у дороги выглядело так: "Т - болото". А второе, недавно убранное с указателя и ставшее тайным, звучало еще загадочнее: "Вождь пролетариата". В поселке стояли бараки, построенные в 1926 году для торфоразработчиков. Как ни странно, в них и сейчас жили люди, хотя торфа в этих местах давно уже не было.

Вопрос о названии поселка вызвал у жителей страшное смущение. Сначала неуверенно произносилось: "Т - болото", а потом, почему-то шепотом, добавлялось: "Вождь пролетариата". На самом деле, это была страна по имени "Авось", которую трудно было любить даже лермонтовской "странною любовью". И вот там посреди улицы стоял веселый человек Николай Васильевич в потрепанной фетровой шляпе с воткнутым вертикально сломанным пером, принадлежавшим раньше какой-то заморской птице. Николай Васильевич был весел по поводу только что потраченной минимальной зарплаты и поэтому с особенным удовольствием вступил со мной в разговор. Живописнейшие лохмотья, в которые был одет Николай Васильевич, его полное лицо, с застывшей как на статуе Будды улыбкой настраивали на философский лад, да кроме того, он был очень похож на древнегреческого стоика, поэтому я и спросила, много ли вещей ему нужно. И действительно, в лаконичной, хоть и не совсем цензурной форме, Николай Васильевич повторил известную мысль Сократа, но потом, слегка подумав, добавил, что стол ему все-таки не помешал бы.

Солнце 2000 года заливало беспощадным светом черные дыры на крышах бараков, покосившиеся заборы, лужи, заржавевший скарб на огородах. И, глядя на все это, почему-то не хотелось соглашаться с Сократом, хоть он и был большой мудрец. На свете было очень много вещей, которые были совершенно необходимы жителям этого, утерявшего имя поселка. Им нужны были дома, одежда, столы, стулья и шкафы, не говоря уже о холодильниках. Короче, им нужен был новый человеческий мир для жизни, но построить его нельзя было ни силой, ни каленым железом, ни любовью с кулаками. Оставалось только одно неиспробованное средство - построить человеческий мир с любовью к мудрости.

Послесловие.

ЗА ВРЕМЯ написания этой статьи произошли: взрыв на Пушкинской площади, теракты, крушения, бои местного значения, гибель подлодки, пожар на Останкинской башне. Слишком много, даже для августа, через край. Что остается в душе после того, когда страх, боль, гнев возмущение перельются через край? Если честно, я не знаю, как это чувство можно назвать. Я его впервые испытала в тот день, когда новости о "спасательных" работах на подводной лодке уже прекратились, но траура еще не было. Я шла на работу сначала в толпе по улице, потом ехала в вагоне метро, потом в троллейбусе. Мы взглядывали друг на друга и опускали глаза, потому что некому было нас утешить, потому что беда оказалась на всех одна, а несбыточная радость, которая тоже была бы на всех одна, лежала на дне Баренцева моря.

Все молчали или говорили очень тихо - народ почти безмолвствовал, но не был опасен. Напротив. Поэт Иосиф Бродский писал, что настоящая трагедия происходит, когда погибает не герой, а хор. Печаль волнами катилась по улицам, захлестывала подземные переходы. Но в этой безысходности что-то начинало светиться. Рядом со мной в троллейбусе простуженно и мучительно кашлял молодой, сильный с виду мужчина. Стояла страшная духота, и над сиденьем впереди было чуть-чуть приоткрыто окно. Когда мужчина разразился очередным приступом кашля, молоденькая девушка нервно оглянулась и, привстав, стала своими тонкими руками дергать, задвигать тяжелое стекло. "А то вам надует", - застенчиво прошептала она, и я опять стала думать, как поточнее назвать это робкое чувство, которое мы испытываем друг к другу. Все-таки я - люблю.

ТАТЬЯНА ГОБЗЕВА.

  00:04 05.10