Дети Сиуна*.

7 ДНЕЙ В ГЛУБИНКЕ.

У маленьких людей малых народов Севера христианские имена и языческие боги.

Покупаю билет на вокзале райцентра Чегдомын, чтобы через 18 часов вернуться в Хабаровск, интересуюсь: с какого пути отправление? За спиной дружный смех очереди. Здесь один путь. Здесь кончилась железная дорога.

Ощущение края, границы - со мной в путешествии по городкам и поселкам Хабаровского края, населенным так называемыми КМНС - коренными малочисленными народами Севера. Потерянными в таежных лесах, во времени, в непонятных российских реформах.

Сердце соболя.

В ЭВЕНКИЙСКОЙ деревне Шахтинское 107 человек, дома по пояс в снегу и старенькая дизельная электростанция. Везет меня туда сквозь ночь и тайгу из райцентра Чегдомын бежевая "Нива" Сергея Поротова, бессменного "главы администрации". В свет фар вылетают из леса рябчики, выбегают зайцы, застывают, шалея, перед тормозящей машиной и потом, словно нехотя, переползают на обочину. Они могут спать спокойно - сейчас в разгаре охота на соболя. Это основной промысел местных жителей.

Добывают зверька капканом - металлическим. Хотя старинный, деревянный, не в пример гуманнее - убивает сразу. В железном зверь бьется 12 часов, пока не замерзнет на сорокаградусном морозе. Если охотник застает соболя живым - патрона не тратит. Надевает плотную рукавицу (кусается, однако!), находит крошечное сердце, которое лопается с легким щелчком. Сергей показывает соболью шкурку, она маленькая и округлая - ни дать ни взять муфточка дореволюционной барышни. Замшевые лапки просунуты внутрь, пасть навечно распахнута в беззвучном крике.

Рассказывает Поротов с тоской о давнишней жизни, которую застал ребенком и помнит лучше, чем день вчерашний, потому как, понятное дело, и небо было голубее, и люди - добрее. Был его род богатым и славным, соболей не убивали, а разводили оленей, с них и кормились, и одевались. Кочуя, разбивали добротные полотняные палатки, обложенные изнутри шкурами, внутри каждой - металлическая печурка. Поутру подкатывался к ней Сережка прямо в мешке, поджигал заготовленные заранее сухие дрова со стружкой - в считанные минуты прогревался воздух.

А потом случился 1969 год, оленеводческие хозяйства признали нерентабельными. Сергей Поротов помнит, как забивали оленей - сотнями, и жирели на окрестных зверофермах чернобурые лисицы на дармовом тухловатом мясе.

Шахтинское в прошлом - поселок угольщиков, добывавших топливо для молибденового прииска. В 1945-м молибден, потребляемый военной промышленностью, перестал быть актуальным - прииск закрыли, вместе с ним - угольную шахту, работники разъехались, дома остались.

Позже в никчемные строения въехали "лишние" люди.

Районная власть поторопилась о них забыть, в Шахтинское не ходит ни один автобус, хотя дорога есть - по ней с Чегдомыном сообщается золотой прииск в Софийске, который на 130 километров подальше.

Впрочем, иногда и такой пропащий народ в цене: сегодня Поротов везет не только корреспондента - позади нас, на месте вынутых сидений, плакат с сакраментальным: "Все на выборы!".

Костер на снегу.

ЗИНАИДА Яковлевна, если надо ей к врачу, выходит с утра на большак. Ждать приходится и день, и два, и три. Чтобы не замерзнуть, а морозы под сорок в ноябре уже, разжигает костер, а в обед муж Анатолий Михайлович приносит что-нибудь перекусить. Ночевать уходит домой. Таким способом сообщаются с райцентром шахтинцы, включая детей, которые учатся в интернате и возвращаются-таки регулярно домой на каникулы - за 74 километра.

Супруги Семеновы - старожилы, помнят светлое: советскую власть.

Когда эвенки сделали честную попытку приспособиться к новой, оседлой жизни. Большой Белый Брат (имя неважно) в лице директора зверопромхоза всегда обеспечивал людей занятиями:

- Охотничий сезон, - вдохновенно-благодарно загибает пальцы Зинаида, - с октября по февраль. Март: заготовка дров. Опять же, с 20-го, папоротник собираем, японцы его покупали. Апрель-май - лексырье: болотный багульник, шиповник, березовые почки, брусничный лист. Июнь-июль - снова в работе: сенокосы. Август: дикоросы - грибы, голубика. Сентябрь - подготовка снаряжения, и уж следили - чтобы 12 октября в деревне никого из мужчин не оставалось: доставляли на зимовья вовремя.

- Что же сейчас-то дома, Анатолий Михайлович? Почему не в тайге?

Семенов смущенно-виновато разводит руками:

- Так ведь не вывезли меня еще.

А время идет - декабрь на дворе. У каждого штатного охотника - свой участок в несколько десятков гектаров, избушки-зимовки, капканы. Завезти продовольствие и снаряжение сами охотники не в состоянии. А еще у каждого план - 10-13 шкурок, не сдашь - отберут участок.

Это значит - не будет заработка. Сегодня большую часть года охотники погружены в безделье - сгинувший промхоз не покупает ни траву, ни ягоду, ни грибы. Есть шанс сдать перекупщикам бруснику, так ведь сбор ее - всего-то две недели. Ягода растет по другую сторону речки Буреи, отправляются туда семьями, живут в шалашах и собирают тоннами. Этим летом эвенки Шахтинского остались с носом: на другом берегу увидели бочки с собранной уже брусникой - предприниматели из фирмы "Флора" начисто обобрали зеленую еще ягоду.

Пьяная марь.

МИХАИЛ СОЛОВЬЕВ вышел в прошлом году из тайги под Новый год с полным рюкзаком - с 14 шкурками. А жена в больнице, с туберкулезом. Ушел в загул, очнулся через неделю, соболей - как корова языком слизала.

- Почему пьешь? - спрашиваю.

- Так ведь расслабиться надо...

И так улыбается славно, простодушно, что и сердиться не хочется.

Говорят об особой физиологической податливости северных аборигенов к воздействию алкоголя. Еще большая правда, однако, в характере. Попробуйте отобрать у ребенка любимую игрушку, единственную притом, объясните-ка ему про "минздрав предупреждает". Мудрые советские функционеры, к слову, редко покупали эвенкам игрушки. По осени завозили в деревню всего-то два-три ящика зелья. Дефицит опять же помогал выживать. Сегодня не то: новый хозяин тайги (о нем позже) забрасывает в октябре по двадцать-тридцать ящиков отравы, плюс - "паленка", нелегальная самоделка, поступает от городских перекупщиков в неограниченном уже количестве.

Результат: почти ни у кого из охотников нет разрешения на хранение оружия. Потому как лечиться всем надо у нарколога. Почти никто из молодых не попадает в армию - не проходят медкомиссию, по той же трагической причине.

Вечно погруженные в пьяную марь (так называются еще болота вокруг деревни, что образовались на месте вырубленных лесов), эвенки не возделывают почти огородов, что при каждом доме. У жертвы Бахуса Ирины Петровой трое детей, мал-мала меньше, посадила летом картошку, так и ушла вся под снег, а сегодня бегают малолетки по соседям с записочкой: "Дайте то... Дайте это..." Кто-то сжалился, килограммовый кусок мяса пожертвовал - так уже через час Ира меняла его у магазина на водку. Конечно, правы медики: нет в организме аборигена защитного механизма от алкоголя. А откуда бы ему и взяться? Прервалась связь времен. Белый человек выдернул эвенка из уютного тепла сложившегося первобытного уклада, чтобы предложить ему дешевую "паленку".

В старые времена каждая эвенкийская семья, кочуя по тайге, перевозила с собой, на самом сильном и красивом олене, "священный скарб". В кожаном мешке хранились: особо ценный нож, доставшийся от предков, дорогая бронзовая посуда... Сегодня никто ничего не хранит. Эвенкам ничего не нужно. Такое впечатление, что и жизнь им тоже не нужна.

Пьянство в Шахтинском слишком похоже на коллективное самоубийство.

Эвенки охотно кодируются, когда есть деньги. Таких "счастливчиков" в деревне человек десять. Так же охотно снова начинают пить. После второй "раскодировки" сходят с ума: в помрачении принимают пургу за листопад и, не чувствуя холода, убегают в тайгу.

Возвращаются не все.

Лампа Ильича: местный вариант.

А ВЕДЬ ТОТ, кто хозяйствует, как Тоня Сафронова, к примеру, находит способ выжить.

Муж ее Федор - отличный охотник, сейчас, как и положено, в тайге, а сама хозяйка шьет унты из оленьих шкур. Раскладывает передо мной полуготовую продукцию, объясняет, как отличить качественную вещь от халтуры. Многое зависит от выделки: не мылом хозяйственным обрабатывает шкуры, а кислым молоком, а потом еще часами разминает неподатливую кожу. Меховые ее сапожки - верх красоты и практичности. Цена им на рынке - полторы тысячи, из которых мастерице перепадает две трети, а пятьсот рублей стоит работа сапожника, специалиста по подошве. Промыслом этим занимаются в деревне еще несколько женщин, но сырье у них "от хозяина", получают за пару готовой продукции сто рублей.

Тоня хлопочет над ужином, и пока жарится картошка, я рассматриваю необычную керосиновую лампу на столе. Вместо фабричной колбы на ней - литровая склянка с отколотым донышком, горловина вставлена в жестяной кружок, вырезанный из консервной банки.

- Видите, это у меня так удачно засоленные огурцы лопнули, - рассказывает хозяйка, - новая-то стекляшка двадцать рублей стоит...

Лампа стоит наготове вот почему. В день приезда корреспондента кончилось на дизельной электростанции топливо, в деревне об этом знали и готовились. Однако районное начальство, узнав о моих планах посетить Шахтинское, решило не позориться и оперативно переправило в деревню новую партию "соляры".

Тоня Сафронова - правозащитница. С гордостью показывает письмо из администрации края с обещанием "разрешить в скором времени транспортный вопрос". Милая, наивная Тонечка. Как скажешь ей о цене обещаний Ишаева за неделю до выборов.

Еще участвует Сафронова в местном "сопротивлении", то есть борьбе с хозяином тайги Дайнекой. Война отмечена благородным сумасшествием.

Безумство храбрых.

ЗА ДЕСЯТЬ ЛЕТ перестройки, ужаснувшись бедственному положению северных аборигенов, страна приняла несколько законов в их, аборигенов то есть, несомненную, казалось бы, пользу. До механизмов реализации пользы руки, однако, не дошли. Появился, к примеру, в 92-м году ельцинский указ "О защите интересов КМНС". По принципу "земля - крестьянам" решено было отдать богатейшие охотничьи угодья коренным народам.

Но, чтобы жизнь медом не казалась, издали в 95-м "Закон о животном мире", по которому охотничьи угодья разрешалось брать в аренду только юридическим лицам. В Шахтинском, как назло, лица оказались сплошь физическими.

Охотники по-прежнему уходят в тайгу на свои бывшие участки, только распоряжаются ими теперь не директора зверопромхозов, а председатели разных ЗАО и ООО, получивших эти земли в аренду у местных властей. Угодья вокруг Шахтинского, ни больше ни меньше - миллион триста тысяч гектаров, отданы на 25 лет (бесплатно!) ЗАО "Уральский ОРС-1", за которым - мощная фигура бывшего советского снабженца, ныне олигарха Бориса Дайнеки. Для проформы провели местные власти в свое время собрание в деревне, как бы спросили мнение жителей. Пообещал Дайнека и дороги, и продукты, а главное - щедрую плату за соболиные шкурки.

Дают за них сегодня на питерском аукционе от шестидесяти до трехсот долларов за штуку.

Интересуюсь у Дайнеки: как рассчитывается с охотниками?

- Честно, - отвечает. - Плачу половину от стоимости. Аванс выдаю сразу, когда приносят мне соболя, остальное - после аукциона.

В Шахтинском рассказывают иное. Анатолий Семенов вспоминает:

- В начале прошлого сезона получил аванс: 25 килограмм муки, 15 - сахара, по 12 килограмм ржи и вермишели, риса - 10, три банки тушенки... Всего на две тысячи примерно. Сдал тогда четыре шкурки. Получил от Дайнеки 350 рублей...

- Показывает ли вам хозяин ведомости, чтобы знали, сколько ваши соболя стоят?

Смотрят на меня непонимающе супруги Семеновы - в глаза не видели они никогда никаких бумаг.

Надо ли удивляться: предпочитают охотники сдавать шкурки не Дайнеке, а перекупщикам, поджидающим их прямо на таежных тропах. Излишней щедростью те тоже не страдают, зато рассчитываются сразу, наличными, а то и водкой...

Бунт на корабле возглавил, как водится, человек пришлый. Елена Логинова приехала лет десять назад в Шахтинское из Питера учительствовать, вышла замуж за эвенка и родила троих детишек. Попутно удивилась царящей в этих краях социальной несправедливости и "молчанию шахтинских ягнят". Организовала в селе общину из восемнадцати эвенкийских душ, а хитрость главная была вот в чем: по закону такое образование имеет право на часть угодий, которые, если помните, захвачены были прочно Дайнекой. Из миллиона трехсот тысяч гектаров хозяин не выделил новорожденной общине ни сантиметра, выбрал более дешевый вариант: оформил в штат своего охотхозяйства пару десятков местных жителей, назвал себя тоже общиной и показал Логиновой большую фигу. Разумеется, этот номер мог пройти только при поддержке властей. Впрочем, глава администрации Верхнебуреинского района Петр Титков и сам признавался - публично и неоднократно - в нежной любви к всесильному Дайнеке.

Шахтинское раскололось. Приверженцы олигарха бросились менять паспорта - оказалось, кое у кого вместо слова "эвенк" в пятой графе стояло крамольное "якут", и гениальный дайнековский проект мог лопнуть по такой ничтожной причине (национальность общинников должна быть монолитной, как прежняя КПСС).

"Логиновцы" же упрямо отказывались иметь дело с эксплуататором трудового народа, крепились, не выходя на ставшие чужими участки, - в ожидании решения вопроса о земле. Когда есть стало совсем нечего, втайне прокрались к своим зимовкам. Администрация, выждав положенное, чтобы отловить "нарушителей конвенции" не с пустыми руками, взяла их среди зимы тепленькими, силами трех милиционеров, шкурки отобрала и крупно оштрафовала.

В следующий сезон Федор Сафронов уже не своевольничал: вернулся к Дайнеке с повинной, тот простил, но подстроил новую каверзу - выдал наряд аж на тридцать соболей. Подвох: стоит план не выполнить - и половину участка передадут охотникам-нереволюционерам.

Логинова обещает дойти до Верховного суда. Однако когда у нас дело решалось по закону? А если по понятиям - так у Дайнеки с Титковым сегодня на тех самых гектарах не только богатейшие охотничьи угодья, где добывается до трех тысяч соболей в год, но еще, между прочим, и прииски золотые, и лесоразработки, а кубометр круглого леса у японцев по самой бросовой цене - сто долларов...

107 шахтинских эвенков могли бы о лапше не думать во веки вечные, будь у Титкова с Дайнекой на каплю больше совести. Вот ведь Митрофанов, глава администрации Аяно-Майского района того же Хабаровского края, нашел возможность отщипнуть от своего бюджета 4 процента в пользу своих аборигенов. Титков, по слухам, пока нашел возможность только прикупить три квартиры в областном центре - на сумму, говорят, в 150 тысяч "зеленых".

В краевой администрации брезгливо морщатся, разговаривая со мной о художествах Титкова, считают, давно мог бы решить конфликт миром. Где там - тому вожжа под хвост попала:

- Пусть судится со мной. Любой суд выиграю, - говорит мне напоследок.

И ведь выиграет. Еще и моральное удовлетворение получит - целых восемнадцать эвенков победит да нищую мамку с тремя детьми.

Послушаешь Титкова да задумаешься: а есть ли в Хабаровском крае место, где аборигенов не притесняют?

Четыреста десять карасей Данкана.

ГОРАЗДО больше, нежели эвенкам, повезло нанайцам. Потому что руководит Нанайским районом Александр Курочкин. А получается у него все потому, что не думает Курочкин о завтрашнем дне, то есть о квартирах в Хабаровске и банковских счетах. Все больше размышляет о дне сегодняшнем. Когда пришел к власти десять лет назад, в районе из двадцати поселков электричество было проведено только в три. Сегодня только в трех его, электричества то есть, и нет.

Главная же гордость Курочкина - совместный с канадцами проект под названием "Модельный лес".

Зарубежные лесовики учат местный люд безотходному производству. Учат продавать обработанную древесину, цена которой на внешнем рынке - до 2 тысяч долларов за куб. А то ведь уходит хабаровская тайга в Китай за бесценок, чтобы переправиться потом в Японию в виде ценнейшей деловой древесины.

Учеба состоит в проведении семинаров для коренного населения, в поездках местных бизнесменов в Канаду, в оплате компьютерных курсов для желающих открыть свое дело. Брюс Беннет, преподаватель из колледжа Новой Каледонии, сравнивает российских аборигенов с канадскими индейцами племени лайтли-тен:

- У нас тоже не везде есть дороги. Но ведь всюду можно попасть на вертолете. Там, где есть дороги, не всегда ходят автобусы. Однако почти у всех местных жителей автомобили, мобильные телефоны.

Пока в канадском проекте - 340 гектаров тайги, где ведет лесоразработки нанайский предприниматель Юрий Данкан, и уже налажен в его хозяйстве подсобный промысел: продает артель не только лес, но и готовые изделия. Кресло-качалка, к примеру, из которого не хочется вставать - так хорошо и уютно в нем человеку, - стоит сегодня на рынке 8 тысяч рублей.

Работают на Данкана пока 70 человек. Получают приличную зарплату. Какая - коммерческая тайна. Но никто не уходит. А сам Данкан стал в 1999-м "Предпринимателем года" - в сфере хабаровского мелкого бизнеса. С гордостью показывает диплом, а потом ведет на пруд, где на дне под илом и снегом спят 410 карасей. Точность вызывает у меня сомнения.

- Я сам их сюда запускал. Ровно пятьсот "голов". Разрешал потом ловить по 10 штук. Девятерым.

И Курочкин, и Данкан понимают: достаток с неба не свалится, чтобы выловить рыбку из пруда, надо ее вначале туда запустить. И пересчитать.

Проблем, конечно, еще хватает. Чтобы переломить ситуацию, мало усилий умного чиновника и честного бизнесмена. Скорей бы уж Дума, мечтают оба, приняла наконец этот чертов гимн да занялась земельной реформой. Обидно: китайские нанайцы, что живут по другую сторону Амура, уже на собственных машинах разъезжают да по сотовому телефону разговаривают, а ведь лет пятнадцать назад нашим завидовали, а в начале века и вовсе поденщиками нанимались к местным аборигенам.

Ради кого стараются Курочкин и Данкан? Ответ я нашла поздно вечером, в районном центре нанайской культуры. Среди картин Елены Киле со сценками из древнего эпоса застала там трех чудных девчонок лет десяти. Они ничего не знают о дедушке Ленине, но знают все про богатыря Гаранту, спасшего землю от жара трех солнц.

Сидя на медвежьей шкуре среди языческих идолов, они весело смеются в объектив моего фотоаппарата.

.

КОГДА Хабаров взялся цивилизовывать местных жителей, у тех, как у любого порядочного первобытного народа, принято было прятать имя человека за удобными прозвищами. Таким образом злые духи теряли ориентацию и оставляли жертвы в покое. Православные миссионеры дали маленьким черноволосым людям русские имена, обозначив их во времени и пространстве, и сделали аборигенов беззащитными перед судьбой. Так идут они с тех пор сквозь катаклизмы российской истории, из века в век, через пару недель вступят уже и в XXI, и нет им покоя, и нет никакого понимания исторической целесообразности.

В прошлом году в Нанайском районе умер последний шаман. *Сиун - солнце на языке нанайцев.

АЛЕКСАНДРА САМАРИНА.

  00:04 14.12