Родина просит прощения.

"Мама" Дениса Евстигнеева разрешает мифологический конфликт.

ФИЛЬМ "Мама" - уже вторая, после "Сибирского цирюльника", попытка создания в России высокотехнологичного "народного" кино, не только соответствующего мировым стандартам по качеству звука и изображения, но и отвечающего чаяниям широких зрительских масс по части сюжета, содержания и киноязыка. Конечно, бюджет "Мамы" в пятнадцать раз меньше, чем у "Цирюльника"; звезды тут не голливудские, а свои, но, безусловно, первой величины: Нонна Мордюкова, Олег Меньшиков, Владимир Машков, Евгений Миронов. На экране, само собой, не юнкера с дамами, а простые советские люди на фоне индустриальных пейзажей и пыльных интерьеров. Но это, может, и к лучшему. Михалков желал создать эпическое полотно 3 х 4 (холст, масло) в стиле своего прадедушки Сурикова. Евстигнеев же работает в стилистике соцреалистического плаката, которая проста и до сих пор актуальна (большинство населения психологически все еще проживает в советской стране), а главное - гораздо лучше приспособлена для решения чисто идеологических задач. В том, что "Мама", как и "Сибирский цирюльник", произведение идеологическое - сомневаться не приходится. Это не столько история конкретной семьи Юрьевых, сколько попытка выяснить отношения Родины-матери с ее вечно несчастными, изломанными сыновьями.

Мифологема Родины-матери бесконечно эксплуатировалась официальным искусством и въелась в наше сознание намертво. Но где-то в самой глубине коллективного бессознательного был погребен неартикулируемый, неявный архетип России как юнговской "страшной матери", пожирающей своих сыновей. Он был надежно вытеснен из сознания, поэтому источником бед российской истории казался кто угодно: классовые и прочие враги, мировой империализм, в конце концов - отцы нации, ее безжалостные правители, но никогда не она сама, многострадальная Родина. Сценарист Ариф Алиев с Денисом Евстигнеевым при непосредственном участии Нонны Мордюковой сумели вытащить и воплотить в своем фильме этот образ матери-жертвы и матери-губительницы, ломающей жизнь детям. Она страшна и жестока не потому, что не любит своих детей, но потому, что они пребывают в тотальной зависимости от ее непредсказуемой, стихийной и часто разрушительной воли. Так трагическая, непросветленная стихия национальной жизни овладевает человеком, подхватывает, несет неведомо куда, бросая во все новые обстоятельства, в которых он никак не может проявиться и развиться как самостоятельная индивидуальность. Неперерезанная "пуповина", слепое единство человека и рода - главная мифологическая тема "Мамы". И вся драматургия фильма подчинена разрешению не бытового или психологического, но мифологического конфликта.

Документальная история семьи Овечкиных, положенная в основу, нужна авторам только затем, чтобы оправдать сюжетную завязку с угоном самолета. Зритель заранее знает, что это случилось на самом деле, и принимает ситуацию без дополнительных объяснений. Кроме того, история с угоном задает тему безусловной вины матери, втравившей своих детей в страшное дело. Она виновата, это не нуждается в доказательствах. Соответственно, фильм строится не как прокурорское обвинение, а как история прощения. В первом же эпизоде мать безуспешно пытается вызволить из спецпсихбольницы старшего сына - инвалида Ленчика, которому больше всех досталось в результате той давней истории, а он сопротивляется, прикидываясь безумным, поскольку не верит и не прощает. Мать призывает на подмогу оставшихся четырех сыновей, пребывающих, как и положено, в крайних географических точках бывшей огромной Родины. История этих сыновей рассказана с той плакатной обобщенностью, которая была характерна для социальных клипов Евстигнеева из серии "Русский проект ОРТ". Фольклорные персонажи предстают на фоне хрестоматийных обстоятельств: дальневосточный порт с военными кораблями и подводными лодками; война в горах Памира; заполярная зимовка с чумом и ледоколом; шахта в южном Донбассе... Все это - каноническое пространство героических советских фильмов. А братья представляют собой набор знаковых "положительных" типажей - бравый зимовщик, основательный стрелок, честный трудяга. Только младшенький, как и положено, подкачал - наркоман и мечущийся неврастеник. Но все они отмечены столь же знаковыми чертами некой постсоветской "порченности". Все они совершают нечто, противоречащее нормам привычной морали: шахтер, измученный голодухой, крадет и съедает зебру из цирка; боец охотится на раненую блондинку-снайпершу; неврастеник поставляет девочек на военные корабли; а полярник становится профессиональным продолжателем лишенного мужчин эвенкийского рода. Все они неприкаянны, все несут на себе бремя материнской вины.

После приезда братьев в Москву, их встречи на вокзале, оттянутого возвращения домой, с заходом в разрушенный кинотеатр, игрой в футбол и прочими забытыми развлечениями детства, после патетической встречи с матерью и пробуждения здоровых мужиков в детских кроватках под материнскую песню фильм словно бы останавливается. Плакатным персонажам совершенно нечего делать в обыденной жизни, и, восстав ото сна, они предаются абсурдным занятиям: один отправляется к зебрам в зоопарк, другой - в картинную галерею, чтобы сфотографироваться с узкоглазыми детишками на фоне североморского пейзажа, третий - на чердак, чтобы снайперски загасить одну из кремлевских звезд, а последний бредет к МГУ добывать у негров кокаин. Однако властная мама не дает фильму и детям погрязнуть в болоте обыденности, решительно возвращая их на стезю героического. Продав квартиру и одев сыновей в одинаковые черные костюмы-униформу, она заставляет их похитить Ленчика из психушки через канализацию. Блуждание по трубам, тени в ночи, синий свет, стекающая вода, поиски брата, лихорадочное бегство с Ленчиком на руках, последний всплеск саспенса в электричке, когда вошедший патруль, глядя на странное семейство, требует: "Докажи, что ты артист!" Все собрано из готовых жанровых блоков, зритель реагирует без затруднений, рефлекторно испытывая "ужас и сострадание", изо всех сил сопереживая сюжету "воссоединения семьи". Но Ленчик на свободе, все дети собраны под крыло, а конфликт тем не менее не разрешен.

Мать безуспешно пытается растопить сердце безучастного сына-инвалида в вагоне поезда, который, конечно же, идет на Восток. Она везет сыновей на родину, на станцию Шуя, где они начнут новую жизнь. Но какая же новая жизнь, если раны кровоточат, если Ленчик все равно не простил? И лишь в конечной точке (она же и начальная), на том самом деревянном перроне, где когда-то лихая девчонка, намазавшая брови сажей, отчаянным взглядом и бойкой игрой на гармошке пленила сердце гармониста с проезжавшего мимо воинского эшелона, будущего отца этих сыновей, - мать, старая, изломанная, но все такая же неуемная, посмотрев на отчужденный профиль сына в инвалидной коляске, впервые в жизни жалостно произносит: "Сыночки! Простите меня!" И тут... сын начинает улыбаться, глядя на ее выпачканное сажей лицо. Вслед за ним хохочут остальные, мать, не понимая, тоже начинает смеяться. Музыка, камера взмывает вверх, вбирая на общем плане станцию, пейзаж и маленькие пляшущие фигурки.

Хеппи-энд, вопиющая сентиментальность которого, однако, не раздражает, ибо во всем этом заключается катарсис. В момент "прощения" разорвана наконец пуповина. Простить может лишь равный равного. Простить можно, только освободившись от слепой зависимости и от породившей тебя плоти и крови. Простить можно, только взглянув на Родину с трезвой любовью, приняв ее такой, какая она есть - нелепая, страшная, заблуждающаяся, неидеальная, но живая и страстная. Как сама жизнь.

НАТАЛЬЯ СИРИВЛЯ.

  00:04 08.04