Гений и место.

Майя Кучерская.

Еще одно непредвзятое открытие России.

ПЕТР Вайль выпустил очередные "записки путешественника" ("Карта родины". М., "Независимая газета", 2003), в которых вопреки русской литературной традиции не сентиментален, а доброжелательно отстранен.

Вайль - профессиональный путешественник, охотник до новых впечатлений, лиц, ярких словечек, баек, неожиданных литературных и исторических перекличек. Предыдущая книга путешествий "Гений места" описывала дальние края - Вену, Верону, Севилью, Лос-Анджелес и Киоту, ошеломляла экзотическими ландшафтами и калейдоскопом неведомых блюд. В новом сборнике, видимо, подустав от заморской пестроты, странник возвращается домой, на родину, которую он покинул в 1977 году, и с тех пор бывает в России только наездами.

Именно это создало дистанцию, позволяющую Вайлю азартно описывать реалии, российских аборигенов давно уже не цепляющие. Чтение "Карты родины" сродни чтению газеты - слишком уж все здесь знакомо. Русское пошехонство, "горькое вино", которое у Вайля пьют через главу, плеск великих и невеликих российских рек, споры у пивного ларька, надрыв и порыв, бабы с авоськами, деловитый "толстяк в очках и рясе", добродушный бандюк с набитой долларами барсеткой, бедолага в пузырчатых трениках "адидас", депутат ингушского парламента, откладывающий рейс самолета, потому что не успел с гостями допить и доесть, всклокоченная старуха на базаре в чеченском городе Шали, где Вайль побывал в 1995 году... От Белоруссии до Сахалина, от Соловков до Средней Азии - все одно. Снабди автор свои эссе справочным аппаратом с телефонами гостиниц и расписаниями поездов - вышел бы бесценный путеводитель, захватывающее чтение в дороге для увлеченного причудами российской глубинки слависта.

Впрочем, и для русского читателя в книге есть свой задор. Культурные ассоциации, которыми был перенасыщен "Гений места", здесь сменяются историей - российской, советской и собственной, семейной. И это по-настоящему увлекательно - вместе с автором отслеживать, как причудливо накладывались друг на друга исторические слои, как просвечивали друг через друга, а сквозь любые обломки империй ли, городов ли, эпох прорастала жизнь. В бывших бараках Соловецкого лагеря работают кафе и детский сад, клумбы в Абрау-Дюрсо напоминают автору "не столько о голицынских, сколько о микояновских временах", в Киеве на здании южнокорейского посольства висит мемориальная доска Александра Вертинского, а ручей неподалеку от Перми называется Стикс.

Жанр записок путешественника канонизировали сентименталисты, и потом еще двести лет рассказ о странствиях, по крайней мере на русском языке, сопровождался описанием чувств путешественника. Взгляд Вайля не холоден, но отстранен. И дело здесь не только в том, что прожив четверть века за границей, Вайль отчасти ощущает себя на собственной родине иностранцем. Дело еще и в его доверии потоку жизни, в которой не бывает случайностей, а "все, что нужно, рифмуется". Исследователь советской мифологии, в "Карте родины" стремится сдуть мифологическую пыль, а за поговорками расслышать суть, нащупать живое. Теперь ему интересна не культурная рефлексия, но ее предмет, источник. А потому в центре его внимания не легенда, а жизнь, или, как сказано поэтом: "Сомкнутые веки. / Выси. Облака. / Воды. Броды. Реки./ Годы и века".

  00:04 25.02